Любовь и лейкопалстырь

Но на этом месте воспоминания Бессетта о том, что произошло дальше, оборвались, поскольку старший сын О'Миллой нанес ему удар такой силы, что, выпустив из рук зонтик и шляпу, Фрэнсис влетел в открытый буфет и распластался там, потеряв сознание. Злорадным смехом Пэтрик приветствовал этот мастерский удар. Морин, недолго раздумывая, со всего размаха дала Шону оплеуху, и он ответил ей тем же, да так, что девушка отлетела в угол комнаты. Бетти кричала и призывала Небо себе в помощь. Лаэм, который не мог переносить, чтобы трогали его сестру, ударил Шона кулаком в солнечное сплетение, и тот принялся ловить ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег. Чтобы защитить честь семьи, Руэд набросился на Лаэма, но в это время Морин схватила вазу с цветами и разбила ее о голову самого младшего брата. Тот, схватившись руками за голову, упал на стул. Почувствовав азарт битвы, Пэтрик взобрался на стол и стал подзадоривать дерущихся. Бетти сбегала на кухню и вернулась оттуда с качалкой для теста. Фрэнсис, придя в себя, начал выбираться из буфета, чтобы поспешить на помощь Морин, которую Молли схватила и держала за волосы, но на пути ему попался Шон, который тоже собирался броситься в драку, и, нарвавшись на удар его правой, Бессетт возвратился в буфет, откуда больше не выходил. Освобожденная Шейлой, которая продолжала объясняться с Молли при помощи пощечин с чисто ирландской добросовестностью, Морин схватила Шона за ноги. Гигант не мог двинуться с места в то время, как Лаэм наделял его ударами, на которые тот не мог ответить. Он очень быстро упал бы, если бы Руэд с еще затуманенной головой не поспешил ему на помощь. Это было всеобщее побоище, в котором участвовали и парни, и девушки, и мебель, и посуда. Как только кому-то удавалось выбраться из свалки, он сразу же хватал что-то из посуды и разбивал ее о первую же подвернувшуюся голову, а затем снова бросался в эту кипящую лаву. Воодушевленный Пэтрик издавал боевые кличи древнего клана из Югхела, а Бетти вся в слезах изо всех сил била качалкой по задам, высовывавшимся из кучи, не заботясь о том, кому они принадлежат. Крики, резкие голоса девушек, ругательства мужчин усиливались звоном разбиваемой посуды, треском разваливающихся стульев и шумом переворачиваемой мебели. Бессетт в это время отдыхал в своем буфете, словно святой в нише собора.

Благодаря ограниченному пространству комнаты, Морин, Шейла и Лаэм еще не пали под напором атак Шона, Руэда и Молли. Внезапно кто-то постучал в дверь. На стук не обратили никакого внимания. Гостю ничего не оставалось, как войти самому. Это был Сэмюэль О'Кейси, сосед О'Миллой сверху. Он очень вежливо снял фуражку и обратился к Пэтрику, который все еще стоял на столе, как Атилла на кургане:

– Сосед, вы скоро закончите? Уже пол-одиннадцатого. Мы с женой хотели бы послушать последние новости…

Несчастный Сэмюэль так и не узнал, что ответил ему Пэтрик, так как в тот самый момент, когда он высказывал свою просьбу о тишине, пришедший в себя Бессетт, опьяненный яростью при виде растрепанной Морин, уцепившейся в Молли, вырвался из буфета, схватил на ходу чудом еще уцелевший чайник для заварки чая и с силой разбил о его лысую голову, приняв его за своего противника. Сэмюэль сразу же потерял всякий интерес к политике и к радио. А разъяренный Фрэнсис даже не обратил внимания на упавшего соседа.

Не дождавшись мужа, Вирджиния О'Кейси решила, что эти ужасные О'Миллой убивают его, хоть фальцет ее супруга и не слышался среди шума, царившего внизу. Уже считая себя вдовой, которой следует немедленно воззвать к справедливости и насладиться местью, Вирджиния позвонила в полицию.

Сержант Мэлколм Пиз страшно раздражал старшего инспектора Элэна Понсонби, который в этот день был старшим по участку на Сент Джеймс Стрит. Это происходило, во-первых, потому что сержанту было двадцать шесть лет, в то время как инспектору – сорок два, а, во-вторых, потому что Пиз никак не хотел считать себя ничтожеством, а, напротив, был уверен в своем высоком предназначении в избранной профессии и посему считал старших по званию либо ни на что не способными, либо погрязшими в рутине, откуда им не суждено было выкарабкаться. У Мэлколма на все случаи были заготовлены свои возражения. Каждое решение становилось предметом для критики с его стороны. Короче говоря, за те восемь дней, что он входил в состав группы, сержант успел надоесть всем, и самые тихие констебли ожидали случая утереть ему нос.