Любовь и Ненависть

Такая жалкая картина исторгала у него слезы. Но постепенно он убеждался, что пока ничего не грозит его солидному капиталу. И вновь начиналось мотовство пуще прежнего.

Никто не отрицает гостеприимства Вольтера, но все же возникает один каверзный вопрос: почему в архивах тех, кто собирал его письма, не сохранилось ни одного экземпляра послания к Руссо с приглашением? Владельцы должны были их сохранить в первую очередь, так как они касались двух великих людей — Вольтера и Руссо, двух литературных знаменитостей.

Руссо удалось бежать из Франции, он отправился в Берн. Однако ему пришлось удирать и оттуда, так как местные власти пронюхали, что книги Руссо будут сожжены не только в Париже, но и в Женеве, а сам автор находится в розыске.

Выразил ли по этому поводу свой протест Вольтер? Написал ли он по этому случаю язвительный памфлет? Призвал ли к справедливости в отношении к Руссо? Нет, ничего такого не было.

Неудивительно, что Руссо уехал из Берна и, как полагали многие, наверняка отправился в Женеву. Вольтер воскликнул:

— Не делай этого, дурак! Тебя просто повесят! — И хитро добавил: —А может, ты и не прочь покачаться в петле? В любом случае ты будешь куда выше всех своих соотечественников! — Чувствуя, что он еще не до конца излил свою желчь, Вольтер продолжал: — Нет, казнь не беспокоит Жан-Жака. Если, конечно, его имя прозвучит в приговоре. Анонимная казнь через повешение его, безусловно, не удовлетворит. Лишь вызовет дрожь неприятия с головы до ног. А публичная — совершенно иное дело! Она может вызвать у него только восторг. Представьте себе, Жан-Жак окажется в центре всеобщего внимания!

Но слухи оказались ложными. Руссо отправился в Мотье, который расположен за грядой гор недалеко от Женевы в долине Валь-де-Травер. Он только собирался в Женеву, но поехать туда не рискнул. Теперь он жил в доме мадам Буа де Ла Тур, у дочери того самого Даниеля Рогена, который предоставил ему убежище в Берне. У Мотье было свое преимущество — он находился в Невшателе под властью Фридриха Великого и не подпадал под юрисдикцию Женевы или Берна. Это дало Вольтеру повод еще раз зло посмеяться: этот демократ обрел убежище под крылышком самодержца, демонстрируя тем самым на собственном примере, что не существует строгих правил, определяющих поведение народов или правительств, какими бы демократическими или самодержавными они ни были. Но Руссо словно почувствовал, какое преимущество он предоставляет Вольтеру благодаря той любопытной ситуации, в которой он очутился, и был исполнен решимости разочаровать своего соперника.

«Сир! — писал Руссо Фридриху, этому воинственному монарху, которому наконец удалось одержать что-то вроде победы в длительной и разрушительной Семилетней войне. — Я часто нападал на королей и, несомненно, буду нападать на них впредь. Поэтому я не заслуживаю Вашего милосердия. Я его, признаться, и не ищу. Цель моего письма — поставить Вас в известность, что я поселился в границах Вашего государства. И посему отныне нахожусь в Вашей власти. Можете делать со мной все, что пожелаете».

Фридрих улыбнулся, читая полное презрения и намеренно невежливое письмо. Он написал своему другу маршалу Джорджу Кейту, известному солдату удачи, а ныне правителю Нешателя, следующее послание: «Позаботьтесь о том, чтобы Руссо был удовлетворительно устроен. Если возникнет необходимость, то постройте ему убежище отшельника где-нибудь в лесу. Снабдите его всем необходимым: мукой, вином и дровами».

Руссо откликнулся на такую заботу еще более горделивым письмом:

«Сир!

Вы хотите предложить мне хлеба. А Вы уверены, что у всех Ваших прусских подданных его в достатке? Что касается меня, то я буду счастлив, если Вы уберете подальше Вашу шпагу, которая слепит мне глаза своим блеском. Неужели она не продемонстрировала в достаточной степени свое могущество за годы правления, в то время как Ваш скипетр продолжает пребывать в небрежении.

Как было бы чудесно, если бы Вы вместо войны предались миру и наполнили Ваши государства множеством людей, для которых стали бы родным отцом. В таком случае я, Жан-Жак Руссо, враг всех королей, кинулся бы к Вам, чтобы умереть у подножия Вашего трона».

Второе письмо повеселило Фридриха еще больше. «Ну и ну, — писал он Вольтеру. — Как меня выбранил Жан-Жак!» Но Вольтеру отнюдь не было весело от этого. Во всяком случае, это его забавляло недолго. Когда эти письма были переписаны, размножены и появились в газетах, люди невольно начали сравнивать их с перепиской между Вольтером и Фридрихом. Конечно, не было никакого сравнения между короткими записочками Руссо, на которые Фридрих отвечал лишь косвенно, и обменом большими посланиями между Вольтером и прусским королем.