Любовь и ненависть

невольно запомнил эти глаза - такое запоминается помимо

желания.

А потом... Потом началось самое страшное,

отвратительное и мерзкое до такой степени, что даже самому

Науму Гольцеру, садисту-выродку, не хотелось об этом

вспоминать...

Потеряв сон, он, как медведь-шатун, метался по камере,

направляя свой изворотливый ум на одно: как выйти из этой

истории сухим, избежать возмездия? Один из самых надежных

вариантов - уехать за границу и там остаться - отпадал. Нужно

было хорошо продумать, как вести себя на допросе.

Отпираться, пожалуй, бессмысленно: в руках уголовного

розыска есть факты, от которых не отмахнешься и не

увильнешь в сторону. Кровь на ковре и на кровати... Откуда

они знают о наркотике, который он дал Соне?.. А Дина, подлая

тварь, предала! Ну погоди ж... Он ведь тоже кое-что может

выболтать: как подписывала рецепты фамилией Шустова,

чтобы попутно скомпрометировать этого сумасбродного врача,

как навела его на засаду в темном дворе и он лишился

партбилета. Нет-нет. Этого он не скажет. Нужно оборвать нить.

И постараться выжить, уцелеть. А там - амнистия, ходатайство

друзей. Главное - уцелеть.

В одиннадцать часов его доставили в знакомый кабинет

полковника на допрос. "Наконец-то!" - вздохнул он, но это не

был вздох облегчения - просто кончилось неизвестное и

начиналось главное, основное. Как вести себя - он еще не

решил окончательно.

В кабинете снова все те же трое. И сидят на тех же

местах. Только возле приставного столика нет того стула, на

котором в прошлый раз сидел он, Наум Гольцер, - теперь этот

стул стоят посредине кабинета. Суровы лица его противников.

В их глазах он читает презрение к себе. Ясно - у них

достаточно улик, доказывающих, что Соню Суровцеву убил он.

Надо признаваться сразу. Да, убил. Убил в процессе

самообороны, защищая свою жизнь. Она, обезумевшая,

потерявшая рассудок, хотела убить его. Она пришла к нему с

бритвой, заранее задумав это убийство. Он был потрясен,

увидав у своего горла лезвие опасной бритвы, он успел

вовремя схватить ее за руку и обезоружить. Дальше он не

помнит, как все произошло. Он ударил ее подвернувшимся под

руку шилом. Он совсем не хотел ее убивать и был ошеломлен,

увидав ее мертвой. Он испугался и из страха, в состоянии

крайнего нервного потрясения, начал заметать следы:

расчленил труп, на машине отвез в Москву и разбросал в

разных районах города. В состоянии крайнего нервного

потрясения - это главное. В этом нужно убедить и следствие и

суд. И тогда жизнь его спасена. Кажется, все продумал,

приготовился отвечать на вопросы.

Полковник нажал кнопку звонка, вошла секретарша.

- Врач здесь? - Секретарша кивнула. - Пусть войдет.

"Врач? Это зачем еще?" - тревожно подумал Гольцер,

глядя с беспокойным любопытством на высокого человека в

белом халате с чемоданчиком в руке. Врач не спеша раскрыл

свой чемоданчик, лязгнул инструментами, подошел к Гольцеру

и смоченной в спирту ваткой вытер его палец. Безымянный.

Обычная процедура, когда берут кровь на анализ. Но почему

так побледнел Наум Гольцер? Почему закружилась голова и

вдруг ощутилась слабость во всем теле и в пальцах появилась

нервная дрожь?

- У вашей матери какая была кровь?

Это спрашивает полковник. Слова его, как тяжелые

камни, застревают в мозгу и давят: "кровь матери".

- Вспомните, - говорит полковник и смотрит в лицо Науму

всевидящими глазами.

- Вспомните, - повторяет врач и берет палец Наума,

чтобы взять кровь.

Гольцер вздрагивает еще до того, как игла касается его

пальца, и с силой выдергивает свою руку.

- Что с вами? Вы боитесь крови? - спокойно спрашивает

врач, и Науму слышится злая издевка в его словах.

- Не надо... - через силу, с дрожью в голосе говорит Наум

и затем упавшим до шепота голосом повторяет: - Не надо... Я

все расскажу. . Я убил мать... Мою мать...

Это признание было неожиданным не только для

сотрудников уголовного розыска, но и для самого Гольцера. Но

никто из присутствующих в кабинете не выразил своего

изумления. Все сделали вид, что Гольцер сообщил уже хорошо

им известное.

- Шилом в сердце? - полковник нацелился в Гольцера

прищуренным глазом.

- Да, - выдавил Наум.

- И Соню Суровцеву тоже шилом в сердце? - с

нарастающим напором спросил Струнов.

- Да, - мотнул отяжелевшей головой Наум.

- Рассказывайте все по порядку, - прозвучал строгий,

начальнический голос полковника.

- О матери? - Гольцер поднял на полковника холодный

отсутствующий взгляд.

- Сначала о Суровцевой. Потом о матери, - сказал

полковник,

- Но ведь мать раньше. Я хочу по порядку, - со странным

упорством предложил Гольцер.

- Ничего, начнем в обратном порядке. Начнем с конца, -

с твердой настойчивостью приказал полковник.

- Да, это конец, - беззвучно прошептал Гольцер и, как