Любовь и ненависть

попадаться лоза, а еще ниже, на самом дне, - зацветающие

тоненькие ветки рябины, нашей русской рябины, той самой,

про которую так много сложено песен.

Березка и рябина! Родные русские сестры. Как приятно

встретить вас здесь, на краю Родины! Значит, здесь мы дома,

вы и я.

В ущелье - высокие кусты. На чем растут они? Трудно

понять. Под ногами огромные камни, а где-то под ними бурлит

река. Воды не видно, пить захочешь - умрешь от жажды, а не

достанешь. А между тем вот она, совсем рядом журчит.

А что это, посмотрите, да это же цветы! Настоящие

луговые цветы: лютик, ромашка и еще какие-то знакомые,

жаль только, названия не знаю. А вот гвоздичка, чуточку

измененная, но похожая на нашу, среднерусскую. Да это же

настоящий заполярный оазис!

Я стал рвать цветы. Букет получился неплохой. И вдруг

среди каменного безлюдья я увидел Марину с большим

букетом цветов. Она сделала движение мне навстречу. Какая

странная встреча, точно договорились.

- Букет у вас райский, - сказал я.

- Давайте меняться, - предложила она. - Я вижу у вас

гвоздику. А мне не попалась.

- А у вас акация? - удивился я.

- Желтая акация, - подтвердила она. - Здесь все есть.

Вот я думаю, когда-нибудь люди принесут сюда, на Север,

тепло. И будет здесь не хуже, чем в Крыму. Зацветут эти горы,

долины.

Вот, оказывается, о чем она мечтает, эта быстрая,

решительная девушка.

- Вы домой? - спросила она и, не дождавшись ответа,

проговорила: - Пойдемте вместе.

Мне хотелось больше знать о ней, какими судьбами она

попала в этот суровый и не очень приветливый край, и я

спросил:

- Скажите, Марина, вы давно здесь живете?

- С тех пор, как себя помню. Мне было три или четыре

года, когда мы приехали сюда.

- Ваш отец военный?

- Да, он был пограничником, начальником морского

поста.Она отвечала сухо и не очень охотно, и потому я не стал

досаждать вопросами. Мы заговорили о "Журбиных" и здесь

обнаружили общность вкусов и взглядов. А быть может,

искусственно, сами того не замечая, создавали это единство,

поддакивая друг другу.

На окраине поселка, у самого моря, над обрывом, у

братской могилы, стоит скромный обелиск, вытесанный из

серого камня. Его венчает бронзовая пятиконечная звезда. На

гранитной плите надпись.

Не знаю, как мы сюда попали: я шел за Мариной. Она

подошла к памятнику и бережно положила у его подножия свой

букет. Выпрямилась, строгая и сильная, замерла, как в

карауле. Я тоже положил свои цветы и без слов посмотрел в

ее глаза. Они были сухими и строгими.

- Давайте посидим, - предложила она, поправляя

толстую косу, уложенную большим узлом, распахнула серый

габардиновый плащ и свободно села на гладкий камень.

Должно быть, угадывая мой невысказанный вопрос, она

негромко молвила: - Здесь похоронен и мой отец. Он погиб в

июле сорок второго.

Мы не говорили. Я смотрел на цветы, на голубую

гранитную плиту с поблекшей надписью и вспоминал своего

отца, погибшего тоже в сорок втором, и мне казалось, что

похоронен он здесь, в этой братской могиле, рядом с

моряками, пограничниками, летчиками. И я еще острее

почувствовал близость этого далекого края и его людей, тех,

которые отдали свою жизнь за его свободу, и их наследников,

которые сегодня трудятся здесь, преображая этот край и

охраняя его рубежи. Тогда я понял, что сидящая возле меня

девушка привязана к Северу кровью своего отца. Мне хотелось

сказать что-то очень большое, значительное, и я сказал:

- Знаете, Марина, вы чудесный человек.

Она посмотрела на меня так, словно я сказал что-то

вздорное, пухлые губы ее зашевелились, но она сдержала

себя, и только в глазах впервые в этот день сверкнул веселый

блеск. Это была не улыбка, а вспышка радости, похожая на

луч невидимого солнца в просветах темных туч.

Помню, еще одно острое, неизгладимое чувство

родилось во мне именно в тот миг, как-то сразу ярким светом

озарило душу, мозг - это было благородное чувство

ответственности перед отцами за то, что завещали они нам.

Отцы наши шли по жизни тяжелой и честной дорогой, видя

перед собой великую цель. Смерть оборвала их путь. Но жизнь

не может остановиться. Их думы и мечты, их силы

переселились к нам, мы приняли их, как эстафету, и теперь

обязаны с честью нести ее вперед той же прямой и ясной

дорогой.

Я чувствовал, как бурлящая во мне мысль превращается

в клятву, в ту нерушимую клятву, которая не нуждается ни в

каких словах.

К нам бесшумно подошла женщина в черном,

немолодая, но крепкая, с лицом суровым и холодным.

Поздоровалась со мной сухо и, как мне показалось,

недовольно, осуждающе, затем перевела взгляд на Марину, на

цветы, лежавшие у подножия памятника.

- Познакомьтесь, Андрей Платонович, это моя мама, -

сказала Марина.

Женщина молча кивнула мне, села на камень, поправила