Любовь и педагогика

– Ты… ты… Марина… ты…

– Ой, Авито, ради бога, ой… ой… – Она закрывает глаза.

Авито тоже на мгновение зажмуривается, и слышно только биение сердец. А внутренний голос говорит ему: «Человеческое сердце есть всасывающий и нагнетающий насос; регулярно сокращаясь, оно за сутки выполняет работу около двадцати тысяч килограммометров, что эквивалентно поднятию двадцати тысяч килограммов на высоту один метр…» Словно в трансе, он произносит вслух:

– Нагнетающий насос.

– Ах, ради бога, Авито… нет… нет!

– Ты… ты… ну же… Все равно ведь не отпущу.

Губы бедной Материи касаются носа Формы, а формальные губы ищут тубы материальные и сливаются б ними. Тогда Наука и Сознание, суровые и строгие, встают во весь рост, и пристыженные будущие родители гения отделяются друг от друга, а из заоблачного царства чистых идей им улыбается Социологическая Педагогика.

Выслушав сестру, Фруктуосо с минуту задумчиво смотрит на нее, улыбается, несколько раз прохаживается по комнате.

– Но, послушай, это же дон Авито Карраскаль!

– За кого-то надо идти…

– Конечно, но за Карраскаля!

– Ты имеешь что-нибудь против него?

– Против? Нет.

«За Карраскаля! – размышляет брат. – Шурин дона Авито! Бр-р… Как муж он, пожалуй, ничего… Состояние – есть… Не мот… Остальное приложится, когда заведет семью… Да и Марина, что она такое?» Вот какие мысли мелькают в мозгу Фруктуосо, который насквозь эгоистичен, ибо он мешок, набитый здравым смыслом, а эгоизм – не что иное, как здравый смысл в морали.

– Против? Боже упаси! Выходи за кого хочешь лишь был бы порядочный человек да мог содержать тебя не запуская лапу в приданое, а там – будь он хоть доном Авито!

«Как он груб!» – говорит себе Марина, которая, сама того еще не сознавая, видит в браке способ освободиться от опеки торговца зерном.

Карраскалю предстоит вторая битва; нужно ли сделать уступку свету и венчаться в церкви? Он ищет ответа в социологии, и получается, что нужно уступить.

Так Материя и Форма заключили нерасторжимый союз.

II

«Ты пал, Авито, пал! – говорит внутренний голос Карраскаля. – Ты пал! Воспользовался наукой как сводней… Ты пал!» Нет рядом верного Синфориано, и голос не повинуется приказанию: «Замолчи! Замолчи! Замолчи!» Теперь, когда прошло опьянение первых дней и рассеялся туман, выпаренный из вод науки огнем инстинкта, Авито начинает понимать, что он совершил. Он действительно пал, погрузился в пучину индукции, надо признать этот факт и использовать его на благо будущему гению. Поскольку Марина уже принадлежит ему, он все чаще вспоминает о Леонсии; вдыхая запах волос брахицефальной брюнетки, мечтает о долихоцефальной блондинке. Если бы можно было слить их в одну! Почему наслаждение тем, что нам дано, пробуждает в нас вожделение к тому, чего у нас нет?

«Материя инертна, тупа; быть может, женская красота – не более чем сияние человеческой глупости, той глупости, которая свидетельствует о безупречном здоровье и невозмутимости духа. Марина меня не понимает; нет такой сферы, в которой мы могли бы найти взаимопонимание; она не может плавать в воздухе, а я – летать в воде. Воспитать ее? Исключено. Женщины воспитанию мало поддаются, а собственная жена – меньше, чем чужая». Вот о чем думает Авито.

А Марина? Перейдя из-под опеки брата под власть мужа, она все эти дни живет в каком-то неопределенном, фантастическом мире, засыпает, и во сне, в беспорядочных сновидениях, продолжат жить под властью богоданного супруга, который ходит, ест, пьет и произносят странные слова.

– Ну, что твой муж? – спрашивает ее однажды Леонсия.

– Мой муж? Ах да, Авито? Ничего.

Что за дом, бог ты мой, что за дом! На ночь нужно оставлять открытым окно, впуская в комнату ночные сумерки и свежий воздух, нельзя снимать пену с супа, нужно то и дело окунать столовые приборы в раствор сулемы, тазик с которым стоит на столе, а чего стоят эти странные градуированные сосуды с этикеткой «Н ₂О», солонка с надписью «NaCl», этот хитроумный унитаз и… Что за мир, бог ты мой, что за мир!

Как-то вечером, выйдя на мгновение из своего повседневного сна перед тем как отойти к ночному сну, Марина шепчет на ухо мужу какие-то слова, тот порывисто обнимает ее и потом всю ночь не смыкает глаз. Воспитание гения начинается.

– Давай, Марина, съешь еще немного фасоли!..

– А я ее не люблю!..

– Это ничего не значит… Теперь в еде ты должна руководствоваться не инстинктом, а рассудком, слушать, что говорит разум, а не кончик языка… Возьми же еще фасоли, в ней много фосфора, а фосфор и еще раз фосфор – это как раз то, в чем он нуждается…

– Но послушай, тогда я не смогу съесть отбивную…

– Отбивную? И не надо. Мясо? Нет. Оно оживляет атавистические варварские инстинкты… Фосфор! Фосфор!

И Марина старается умиротворить желудок фасолью.

– Сегодня я тебе дочитаю биографию Ньютона. Великий человек, правда? Разве ты не считаешь, что он был великим человеком?

– Да, конечно.

– Ты вдумайся, какой это был великий человек… А что, если из нашего сына получится Ньютон?… – Тут Авито говорит себе: «Кажется, я достаточно воздействую на нее внушением… Должно быть, так…»