Любовь и педагогика

– Я хочу умереть, Луис… А ты разве не хочешь?

Аполодоро устремляет взор на усопшую, при этих словах его бросает в дрожь.

– Успокойся, мама…

– Молчи, тише, ты ее разбудишь… Разве не видишь, она спит!

Оба молча прислушиваются к доносящимся откуда-то издалека, из невидимого пространства, словам песенки:

Спи, засылай, моя крошка,
бука придет,
кто не поспит хоть немножко
с собой унесет.

Беззвучная песня затихает вдали:

Спи, малыш, все стихает,
усни поскорей,
жизнь кругом засыпает
с мамой твоей.
Спи, засыпай, моя крошка,
бука придет…

– Мама!

– Тс-с-с, он сейчас придет, Аполодоро.

– Нет, не придет.

– Не придет?

– Нет.

– Посмотри, Луис, какая она хорошенькая, посмотри… Роса, моя Роса, жизнь моя!

«Ах, Кларита!» – бормочет Аполодоро.

Мать и сын закрывают глаза усопшей и выходят.

После смерти сестры в душе Аполодоро зов инстинкта звучит еще сильней: «Стань бессмертным!» Это безумное желание обострилось у него в тот день, когда он увидел Клариту, а теперь завладело им целиком. И вот через несколько дней во тьме слышится: «Тише, молчи… Кларита! Кларита! Кларита!» Чтобы уговорить Петру, пришлось, конечно, пообещать…

Очень скоро Аполодоро сознает, что он натворил, его охватывает стыд, презрение, отвращение к самому себе: «Уйду в отставку, теперь уж точно уйду?» Бедная Петра!

К тому же скоро состоится свадьба Клариты, о помолвке уже объявлено.

Написать что-нибудь вроде завещания? Нет, пусть это будет торжественный, серьезный акт, простой и естественный, без громких фраз и красивых жестов, пусть хоть после смерти над ним не смеются.

Аполодоро сидит у себя в комнате и размышляет: «На покой, на покой! На вечное упокоение! Я низкий человек, я сделал подлость, все надо мной смеются, ни на что я не годен. Мне все преподносили в готовом виде во избежание каких бы то ни было случайностей! Даже когда меня предоставляли самому себе, это делалось в соответствии с системой. Теперь я узнаю, куда мы идем… Чем скорей, тем лучше! Это стоило бы сделать даже из одного любопытства, из любви к знанию. Таким путем я избавлюсь от сомнений по поводу этой пугающей проблемы. А если там ничего нет?»

Стучат в дверь.

– Войдите.

– Ради бога, сеньорито, не забудьте…

– Не беспокойся, Петра, я все улажу; а сейчас поди, поди, оставь меня.

«Я негодяй, я сделал подлость. Прощай, мама, милый мой призрак! Оставляю тебя в царстве теней, ухожу в мир осязаемых предметов; ты остаешься среди фикций, а я буду почивать в лоне единственной вечной реальности… Прощай, Клара, мой свет и моя тьма,[35] моя сладкая иллюзия! Ты сумела исторгнуть меня из царства педагогики, превратила в человека из кандидата в гении, так производи же людей, людей из плоти и крови, и ты будешь производить их с твоим другом жизни в любви, в любви, а не с помощью педагогики! Гений, гений! Гением рождаются, а не становятся, причем рождаются от самого крепкого объятия, самого нежного, самого страстного, от мгновения любви, одной любви, я в этом уверен, от самого неосознанного импульса. В момент зачатия гения родители теряют сознание, впадают в транс от любви, принадлежат друг другу словно во сне и зачинают гения, нисколько об этом не думая. Как жаль, что мне завтра подавать в отставку и я не успею развить эту блестящую теорию! Чтобы зачать гения, родители должны потерять сознание; тот, кто сознает, что он делает, когда делает ребенка, никогда не породит гения. Интересно, о чем думал мой отец, когда зачинал меня? Наверняка о кариогенезе или о чем-нибудь еще в том же духе, о педагогике, ну конечно, педагогике, мне сердце это подсказывает! Потому-то из меня и получился… Я низкий, бесчестный человек, я сделал подлость!..»

Час настал. Аполодоро запирает дверь, ставит на стол табурет, привязывает к крюку в потолке крепкую веревку, повисает на ней, испытывая прочность, забирается на табурет, делает петлю, накидывает ее на шею. На мгновение его останавливает мысль о том, что он будет смешно выглядеть, болтаясь под потолком словно окорок, но в конце концов он говорит себе: «Это возвышенно!» я отталкивает ногой табурет. «Я задыхаюсь, я задыхаюсь!» Ищет ногами табурет, хватается за веревку, но тут же теряет сознание навсегда.