Любовь и пепел

Это была самая странная и самая длинная ночь в моей жизни. Позже я узнала, что на пляж высадилось сто тысяч мужчин и только одна женщина. И этой женщиной была я. Мне также удалось стать первым журналистом из тех, кто смог добраться сюда, чтобы сделать репортаж. Эрнест, как и многие другие, застрял в открытом море. Но вся эта статистика казалась мелочной и несущественной, особенно по сравнению с тем, как много я потеряла, чтобы оказаться здесь. И хотя не было другого способа все это увидеть, моя жизнь теперь лежала в руинах, а впереди меня ждало еще больше страданий.

И все же никто не мог отнять у меня того, что я видела, и заставить забыть боль в натруженных руках и то, как я разрывалась на части, пока бурлил прилив и грохотало небо.

Я взглянула в глаза лежавшего на носилках мужчины, когда мы укладывали его в санитарную лодку.

— Вы ужасно хорошенькая для медсестры, — сказал он. — Может, вы ангел?

— На самом деле я писательница, если в это можно поверить.

— Неужели?

— Да.

— Значит, вы напишете обо мне?

Я кивнула и внезапно почувствовала себя сильнее. Его история станет моей, а моя — его. Мы запомним друг друга. Мы не были незнакомцами. Мы не заблудились. Мы не были одиноки.

— Да, — ответила я. — Именно это я и собираюсь сделать.

Мы опустили его на дно лодки, и я крепко держала его за руку, пока мы, преодолевая волну за волной, возвращались к нашему белому судну.

Эпилог

На следующее утро после Омаха-Бич меня обнаружили и арестовали за то, что я без полномочий и разрешения проникла в зону боевых действий. Военная полиция отобрала у меня проездные документы и отправила обратно в Лондон. По дороге я взялась за статьи для «Колльерс», но не могла перестать кипеть от злости. Я была военной корреспонденткой в течение семи лет: в Испании, Китае, Финляндии, Италии и Чехословакии. Я была компетентнее остальных, но не могла спокойно выполнять свою работу и даже оставаться в Европе на легальном положении. Но я должна была придумать способ остаться. Разве у меня был выбор?

Стремясь вернуться во Францию, я присоединилась к канадскому полку, который не возражал против присутствия женщины. Теперь мне требовалось лишь флиртовать с нужными офицерами, терпеть жизнь в палатках и бросаться в канаву, когда немецкие самолеты появлялись над головами. Позже я обнаружила, что ложь и слезы тоже работают, а точнее, выдуманный жених на том или ином фронте, которого я должна увидеть в последний раз или умереть. Меня бесило, что мне приходится уговаривать и упрашивать, — любому человеку с моим опытом было бы унизительно опускаться до такого. Но когда я увидела свежий номер «Колльерс» и в нем свое имя и имя Эрнеста как «корреспондентов, работавших во время наступления», я испытала невероятный восторг. Они опубликовали мою историю о «Дне Д», и я надеялась, что журнал продолжит печатать и другие мои материалы.

«День Д» стал началом конца, а теперь мы подошли к его середине, и нам предстояло увидеть еще множество трагедий. Во Флоренции Понте Веккьо превратился в руины, пока за него сражались немецкие и британские солдаты, отвоевывая одну горящую улицу за другой. Дворец Питти был переполнен беженцами, а не преданные земле трупы заполнили парки, так как кладбища все еще находились под контролем немцев.

К середине августа я присоединилась к канадскому полку, который двигался на север вдоль Адриатического побережья. По дороге я писала и отсылала свои материалы. Расспрашивала всех, кого встречала, об их жизни и о том, как, по их мнению, может выглядеть будущее теперь, когда ход войны наконец переломился в нашу сторону. Иногда я сталкивалась с безразличными взглядами и тихим недоверием, но чаще все же видела беспокойство о тех, кто еще сражался, потому что не было ничего хуже, чем умереть сейчас, когда конец был так близок, а дом стал практически осязаем.

Я не собиралась возвращаться домой, потому что была уверена, что у меня его больше нет. Я не получала известий от Эрнеста уже несколько месяцев, с самого Лондона — ни письма, ни даже сердитой телеграммы с упреком. Мой брак, конечно, закончился, но никто из нас об этом и словом не обмолвился. И когда я наконец добралась до Парижа, почти сразу услышала, что он засел в «Ритце», убеждая всех, будто это он освободил отель. Очевидно, он был не один: по соседству жила невероятно хорошенькая журналистка по имени Мэри Уэлш, которая писала статьи для «Тайм» и «Лайф». Я не знала ее и не хотела верить, что Эрнест мог так быстро увлечься кем-то, хотя именно это с нами и произошло во «Флориде», когда мы влюбились друг в друга. Это было для меня слишком, поэтому я нашла номер в другом отеле, как можно дальше от них, и постаралась занять себя работой, дышать и оставаться спокойной.