Любовь и Рим

Небольшой зал освещался симметрично расположенными лампами на высоких бронзовых подставках, и в колеблющемся желтоватом свете белая кожа Амеаны отливала цветом спелой пшеницы, а изысканно убранные волосы казались золотистыми.

Лишь мгновение она смотрела испытующе и презрительно, а потом в ее глазах появился страх, и она инстинктивно прижала руки к груди.

Позади возникла безмолвная черная тень – Стимми.

– Вон! – не глядя, произнес Мелисс, и она тут же исчезла.

Он сделал шаг вперед и приблизился к неподвижно стоящей Амеане.

Прежде у нее было очень живое лицо, но теперь оно словно застыло, и побледневшая кожа казалась пепельно-серой, возможно, оттого, что на Амеане был ярко-красный наряд. Ее голубые глаза обреченно смотрели на Мелисса, между чуть приоткрытых губ влажно поблескивали зубы.

Он прошел на середину комнаты и сел на табурет с резными ножками.

– Живешь неплохо. Она молчала.

– Скажи рабыне, чтобы отправляла всех назад. Сегодня твой гость – только я.

– Больше ты сюда не придешь! – прошептала Амеана. – Я буду спускать собак…

– Больше, может быть, не приду, но сейчас я уже здесь. Прикажи подать вина.

Амеана вяло хлопнула в ладоши. Стимми внесла сосуд с вином, два серебряных кубка и быстро удалилась.

Мелисс выпил один. Амеана продолжала стоять. Потом он тоже поднялся и подошел к ней. Вновь пораженный холодной правильностью черт ее прекрасного лица, он испытывал ядовитое чувство злобной ревности, которое словно бы жгло его изнутри. Мелисс видел, как она изменилась, – теперь это была не просто римская куртизанка, а уверенная в своей неотразимости, силе обаяния, гордая своим могуществом и бесконечно влюбленная в собственную красоту женщина, у которой было предостаточно и денег, и поклонников, и роскошных вещей. Она приобрела много нового «оружия», а у Мелисса оставалось лишь то, что было и раньше: безрассудная злость и грубая сила. Он мог завоевать Амеану только с помощью страха, да и то ненадолго, теперь ей не была нужна ни его помощь, ни его деньги.

– А где тот мальчишка, которого ты тогда родила? – вдруг спросил Мелисс.

– Его здесь нет.

– Где он? Как ты от него избавилась? Продала в рабство? Убила?

– Нет. Я его… отдала.

– Кому?

Амеана перевела дыхание.

– Одной женщине. Она пришла и попросила меня об этом. Он мне мешал, я думала, ему будет лучше у нее.

Мелисс улыбнулся, и Амеана увидела в этой улыбке скрытую угрозу, гримасу уверенности в вечной победе над ней, тогда как на самом деле он чувствовал полнейшее бессилие.

– Что за женщина?

– Не знаю, не помню. У нее были рыжие волосы – это точно.

– Ха! И все?!

– Она жила где-то на Субуре, кажется, чья-то вольноотпущенница… я забыла ее имя… – Внезапно напряжение прорвалось, и она выкрикнула: – Зачем тебе этот мальчишка?!

Мелисс не ответил. Он схватил Амеану за руку так сильно, что на коже остались следы, и толкнул на ложе. Гречанка сопротивлялась, но не слишком, отчасти – из страха, отчасти, потому что… прекрасно помнила силу и страстность его объятий, помнила даже сейчас, через столько лет и после стольких мужчин. Она отдалась ему почти с таким же упоением, с каким он овладел ею, – со стороны это походило на встречу двух тайных любовников.

Когда он отпустил женщину, она поднялась, раздосадованная тем, что волосы растрепались, что нужно снова белить и румянить лицо и подводить глаза, и в то же время с невольным облегчением, поскольку понимала: теперь Мелисс, скорее всего, уйдет, не причинив ей вреда.

Амеана чувствовала себя вполне удовлетворенной, чего не случалось уже давно. Она действительно изменилась. Со временем все эти патриции и всадники со своими торжественными манерами и величественными привычками перестали казаться ей некими высшими существами, и она жила в веселой пошлой суете, изнемогая от усталости и чувства полной опустошенности как телесных, так и душевных желаний. Она стала равнодушной к мужчинам, не испытывала даже зачатка влечения, и бесконечные любовные упражнения превратились в утомительное, нудное ремесло. Разумеется, далеко не все поклонники были глупы, они требовали от нее известной пылкости, которую пресыщенная Амеана просто не могла проявить. Конечно, она научилась мастерски притворяться, но это было тяжело и неприятно. Ей тоже хотелось получать удовольствие. А красивые безделушки и вещи? Даже они не радовали ее так, как прежде…