Любовь и Рим (По воле рока)

Усадив Ливию на кровать, Гай принялся снимать с девушки башмаки; при этом он целовал ее ноги. Он заставил ее выпить вина, потом прижал к себе, сгорая от нетерпения, — Ливия чувствовала, как сильно бьется его сердце.

Они провели вместе несколько сладких часов; Гай с радостным изумлением наблюдал, как пробуждается чувственность его юной возлюбленной, во многом скованная условностями воспитавшего ее мира.

«Наше время — это не там, впереди и позади, это здесь и сейчас», — говорил он.

Потом они болтали обо всем, купаясь в невидимых волнах взаимопонимания и нежности.

— В философском кружке, который я посещал вместе с Сервием Понцианом, мы говорили о том главном, что движет человеческой жизнью. «Жажда совершенства» — таким был самый распространенный ответ. И только я один сказал: «Любовь».

— Почему ты так ответил?

Гай бросил на Ливию быстрый взгляд.

— О нет, тогда я не был влюблен в женщину, просто знал это давно, еще с тех пор, как погибла моя мать. Это потрясло меня, почти уничтожило: ведь любимые кажутся нам бессмертными.

— Ты помнишь ее?

— Смутно. Отец говорил, что внешне я похож на мать, хотя вообще-то не любил о ней вспоминать, по крайней мере, вслух…

Он говорил, и его лицо казалось Ливий таким красивым, полным внутреннего света, и у нее болезненно сжималось сердце, потому что она все-таки не знала, принадлежит ли он ей всецело и навсегда. А еще…

— Гай, — нерешительно начала она, прикоснувшись к его руке, — я подумала… вдруг у меня будет ребенок и тогда…

Он рассмеялся:

— Не бойся. Пожалуй, я был бы слишком безрассуден, если б позволил себе рисковать этим. Наши с тобою дети родятся в законном браке.

«Или не родятся вообще», — закончила про себя Ливия, и внутри у нее пробежал холодок.

А после Гай с воодушевлением рассказывал о том, как они станут путешествовать, побывают в Греции, Египте, и она верила и не верила ему. Она тоже не хотела пробиваться через отмеренные судьбою дни, как через что-то плотное, вязкое, дремучее, хотела жить легко и свободно, подчиняясь только своим желаниям, но она была достаточно взрослой для того, чтобы представлять, какие обязательства ложатся на плечи замужней женщины. Если им вообще удастся пожениться…

…Марк Ливий Альбин приехал неожиданно; к счастью, в тот момент Ливия была дома. Он привез дочери дорогие подарки и ласково побеседовал с нею. Ливия не смела взглянуть в глаза отцу, потому что ей казалось: он видит ее насквозь и способен заметить любое притворство, любую ложь. Поскорее удалившись к себе, она долго и мучительно размышляла о своей судьбе. Она не могла больше жить, как жила, все это слишком затянулось.

Ливий не удалось встретиться с Гаем ни в один из последующих дней, и она сходила с ума от нетерпения, потому что знала: он ее ждет. Конечно, он должен был догадаться о том, почему она не смогла прийти и все же… Ливия проводила томительные часы в обществе молчаливой Тарсии, которую жизнь научила, а точнее, вынудила быть смиренной и терпеливой.

— Хочешь, госпожа, я отнесу табличку? — однажды спросила рабыня.

— Нет, — отвечала Ливия, — не сейчас. Я должна дождаться… — она не сказала, чего.

От напряженного ожидания у девушки разболелась голова, и на утро третьего дня она отправилась в перистиль в надежде немного успокоиться и отвлечься от тягостных мыслей, но даже любимый уголок показался ей иным, чем прежде.

Ливия сидела, неподвижно глядя в пространство, когда на дорожке появилась Тарсия. Ее серые глаза мягко светились под золотыми ресницами, точно драгоценные камни.

— Там пришел, — она сделала паузу, — тот человек. Ливия поняла. Она вскочила так стремительно, что чуть не упала, поскользнувшись на мраморных плитах.

— Где он?!

— Его проводили в атрий.

— Он спрашивал меня?

— Нет, госпожа, твоего отца.

Ливия кинулась вперед; она сама не знала, что следует делать. Ее одновременно охватили и нетерпение и нерешительность. Она опоздала: Гай Эмилий и отец уже вели беседу, и Ливия не осмелилась показаться им на глаза. Они говорили довольно тихо, и притаившаяся за колонной девушка не разбирала слов. Она уставилась в стену, созерцая внезапно замеченные на ней неровности и трещины и испытывая то мучительное ощущение, когда, уже предчувствуя безжалостную правду, человек все еще цепляется за последние, призрачные надежды.

Прошло несколько минут. Внезапно Ливия услышала отчетливо прозвучавший голос отца:

— Ты не римлянин.

Он вложил в свои слова столько высокомерного презрения и жестокого смысла, что Ливия задрожала, разом поняв: это — конец.

А Гай Эмилий отвечал с юношеской горячностью:

— Да, ты прав, Италия и Рим — не одно и то же! Рим — лишь маленький уголок огромного мира! В других италийский городах люди живут иначе: там нет своры зазнавшихся сенаторов, нет вычурности, показной роскоши, прикрывающей убогость и грязь, нет праздной толпы, там надо работать и можно надеяться только на себя, на свой ум, порядочность и честность, тогда как в Риме все покупается и продается за деньги.