Любовь и Рим (По воле рока)

В его голосе и взгляде бархатистых, как южная ночь, глаз угадывалось волнение и непонятный испуг, точно сейчас должно было случиться нечто непоправимое.

— Я сбежала из дома, — медленно произнесла Ливия. — Я должна была увидеть тебя и сказать, что или нам надо уехать вместе или мне придется выйти замуж за Луция.

Лицо Гая потемнело, и он чуть крепче сжал руку девушки. Они стояли посреди комнаты и смотрели друг на друга глаза в глаза.

— Уехать? — повторил он.

— Да, — отвечала Ливия, — отец пригрозил, что заставит тебя покинуть Рим. Я не знаю, что в его власти, но он не бросает слов на ветер.

Гай изменился в лице и произнес с напряженным спокойствием:

— Не надо бояться за меня.

А Ливия ждала. Ждала, что он скажет: «Все, поедем в Этрурию, а если нет, то — в Грецию, на острова, где нас никто не найдет, где мы будем вместе. Остальное — не важно».

Но Гай молчал. Очевидно, он не был готов к тому, чтобы все потерять. Да, он хотел ее получить, но не на таких условиях, не такой ценой.

Ливия рассказала ему о разговоре с Луцием Ребиллом и с отцом, и Гай Эмилий слушал ее, еле сдерживая себя, кусая губы, тогда как ее голос звучал спокойно и ровно.

— Я буду вынуждена выйти за Луция, — сказала она в конце и сделала паузу, а когда Гай ничего не ответил, ее глубокое, тайное, настороженное волнение вдруг прорвалось, и голос внезапно сорвался в рыдание: — Не представляю, как я стану жить с ним…

Он обнял ее и мягко притянул к себе.

— Я тоже не перенесу, если ты выйдешь за другого…

Ливия смотрела на него сквозь пелену слез, беспомощная и кроткая, полная той тихой и чистой девичьей прелести, которая так волновала сердце Гая.

— Тогда сделай так, чтобы этого не случилось!

Он отстранился от нее и сел на стул, тупо глядя в иол.

— Я много раз говорил, что произойдет, если я заберу тебя к себе в Этрурию. Закон всецело на стороне твоего отца. И Марк Ливий ни за что не переменит решения, я это понял, когда разговаривал с ним.

— Тогда уедем в Грецию, на острова, туда, где нас никто не найдет!

— И бросить все?! Ты — женщина, что ты можешь понять! Я без того предал память отца, когда уехал из Рима и проводил время в праздности, так еще обратить в прах все, что создали мои предки?! Все заставляют меня меняться, все требуют невозможного, не желают видеть таким, какой я есть, и ты — более других.

Ливия вздохнула — коротко и тяжело, принимая удар, — потом сказала без обиды, но с нотками безжалостности и понимания:

— Твои предки мертвы, Гай, и все, чего ты добьешься в жизни, будет принадлежать не им, а тебе. — Он открыл рот, собираясь возразить, и тогда она быстро продолжила: — Все самые глубокие тайны мук и наслаждений человеческих, какие может подарить мне судьба, я желала бы познать именно с тобой, Гай, даже если за любовь когда-нибудь придется платить жгучей ненавистью, а за счастье — горем, и ради этого я готова измениться сама и изменить свою жизнь, насколько это возможно и нужно. Знаешь, иногда я жалею, что не жду от тебя ребенка. Пусть бы я навлекла позор на наш род, зато добилась бы своего. А так мне придется пересилить себя и лечь с Луцием в брачную ночь, а потом пусть он отдаст меня под суд отца и общества или покроет мой проступок из корыстных соображений — мне будет все равно, потому что я переступлю ту черту, какую тебе не дано переступить никогда, испытаю то, чего ты как мужчина просто не способен понять!

Он вскинул взор, в котором не было гнева, только какая-то бессмысленная тоска.

— Ты намекаешь на то, что я тебя обесчестил?

— Я сама себя обесчестила, если речь идет о моральной стороне дела, — сказала Ливия, и тогда он простонал, раздираемый пронзительным чувством безысходности:

— И мы говорим об этом так рассудительно, спокойно, как настоящие римляне!

— Что ж, я и есть римлянка и в определенные моменты сужу людей по поступкам, хладнокровно и трезво, и так же принимаю свой собственный приговор, — ответила Ливия и, немного подождав, прибавила срывающимся голосом: — Да, я выйду замуж за Луция, и пусть боги покарают меня, если я не сделала все, что могла, для того, чтобы избежать этого брака!

Его глаза глядели странно, будто ничего не видя, и он улыбнулся слабой, но страшной чужой улыбкой, отчего Ливия вновь почувствовала себя запертой в этом мире, откуда нет и не будет никакого выхода. И она вдруг вспомнила, что сегодня они не сказали друг другу ни слова любви.

А между тем Гай произнес с какой-то бессильной иронией:

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,

Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.

Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,

В воздухе и на воде быстротекущей пиши![7]

Когда он закончил, Ливия еще немного постояла, слушая тишину, потом повернулась и вышла за дверь.