Любовь и Рим

Ливия задержалась, глядя на себя в зеркало и вспоминая, что сказал о ней Сервий Понциан. Конечно, она не красавица и все же… Кожа не бледная, но и не смуглая, как у Юлии, — теплого медового оттенка, чуть позолоченная солнцем, прямые каштановые волосы отливают шелком, брови тонкие, ровные, нос прямой, рост чуть ниже среднего для римлянки… Пожалуй, она слишком худа, да и грудь маловата, но это не так-то просто разглядеть под складками одежды.

И тут Ливий впервые пришло в голову, что, возможно, она совершенно безразлична Луцию и он женится на ней из чисто практических соображений. Как ни странно, эта мысль успокоила ее.

«По крайней мере, он вряд ли захочет меня поцеловать», — с облегчением подумала девушка.

Семейство Альбинов поджидало гостя в атрии, сидя возле непременного украшения парадного зала — стола с монументальными ножками в виде навечно застывших в злобном рывке крылатых чудовищ с оскаленными мордами и мощными львиными лапами, на котором стояла тяжеловесная бронзовая посуда. Луций Асконий Ребилл должен был явиться на обед, как водится, со своими рабами, хозяйские же, одинаково причесанные и одетые, выстроились у стены, молча ожидая приказаний господ.

Ливия сидела неподвижно, прямо держа напряженную спину. Едва Луций вошел в атрий, она поднялась с места, приветствуя жениха.

Луцию Ребиллу исполнилось тридцать лет: по меркам того времени — средний возраст; он был хотя и высок, но худ, отчего тога сидела на нем несколько мешковато. В детстве и ранней юности болезненный и хилый Луций привык посвящать большую часть времени умственным занятиям, потому в отличие от других молодых людей, неустанно упражнявшихся в гимнастических залах, был узкоплечим, не мускулистым — вкупе с русыми волосами, серыми глазами и бледной кожей это позволяло некоторым злоязычным согражданам говорить о его «неримской» внешности. Однако ничто не мешало ему обладать горделивой осанкой и полными достоинства, пожалуй, даже несколько высокомерными манерами. Улыбался Луций Асконий скупо и редко; его плотно сжатые губы свидетельствовали о силе воли. В отличие от Марка Ливия, слывшего прекрасным оратором, говорил он мало, зато умел пригвоздить противника к месту одним взглядом холодных глаз.

Было трудно поверить, но, подобно многим молодым патрициям, он десять лет отслужил в армии. Луций не любил рассказывать об этих годах — надо полагать, то были далеко не лучшие страницы его жизни. Зато теперь он мог начать политическую карьеру; в ближайшее время Луций надеялся (не без поддержки будущего тестя) получить должность квестора — сделать первый шаг на пути в сенат. Его отец был ближайшим другом Марка Ливия; поскольку он уже умер, молодой человек сам вел свои дела. Хотя все это было хорошо известно Ливий, она не могла ничего сказать о душевных качествах своего жениха: он оставался для нее загадкой.

…Сначала шла общая беседа ни о чем, потом мужчины в сотый раз обсудили победы Цезаря и положение в сенате. Это не заняло много времени, так как все понимали, что собрались здесь по причине, на первый взгляд, весьма далекой от политических проблем, хотя то, безусловно, тоже была политика, собственная внутренняя политика патрицианских кланов.

Перед обедом Марк Ливий и Децим деликатно удалились, предоставив жениху и невесте возможность поговорить с глазу на глаз. Молодые люди прошли в перистиль, остановились возле шумящего фонтана, и Ливий показалось, Луций взглянул на нее впервые за этот вечер, будто бы ненароком вспомнив о том, что она тоже находится здесь.

Вероятно, он все-таки вспоминал о невесте, потому что протянул ей украшенную искусной резьбой шкатулку из слоновой кости.

«Юлия оказалась права», — подумала девушка. Потом открыла шкатулку и тут же закрыла: та оказалась пуста.

Молчание было тягостным, почти нестерпимым, Ливия чувствовала, как что-то внутри сжалось и никак не хочет разжиматься. Девушке казалось, будто она стоит перед огромной глухой стеной, через которую во что бы то ни стало нужно перелезть, и, позабыв о совете подруги, произнесла просто для того, чтобы что-то сказать:

— Интересная была поездка?

— Я ездил по делам.

Опять наступила минута безмолвия, на фоне которого переливчатый звон струй фонтана звучал как грохот водопада.

— В Риме все только и говорят, что о Цезаре, — снова начала Ливия, увязая еще глубже. — Мне кажется, этот человек умеет оборачивать любое обстоятельство жизни себе на пользу. Говорят, он упал, высаживаясь с корабля на африканское побережье, — ведь это очень дурное предзнаменование! Однако он тут же обхватил руками землю и воскликнул: «Ты в моих руках, Африка!»

Пепельные брови Луция Ребилла поползли вверх; как большинство римлян, он считал вмешательство женщин в политику — пусть даже такое невинное! — недопустимым и ненужным. Но не подал вида, приписав сказанное наивности семнадцатилетней девушки, которая сама не знает, что говорит, и ограничился замечанием:

— Это всего лишь слухи. — И немного подумав, сказал: — Через несколько дней будут даны сценические представления, ты не желаешь посмотреть?