Любовь и Рим

— Я не посещаю такие зрелища, но… обещаю помочь тебе, чем смогу. А ты поможешь мне.

Поговорив с девушкой, Ливия подумала: «Как много в жизни скрытых, тайных, судьбоносных путей и каким странным образом они порою пересекаются: Тарсия повстречала своего галла, благодаря чему я осталась одна на улицах Рима и Гай Эмилий решил меня проводить. И в результате я почти перестала чувствовать себя гостьей в этом мире, чужая среди чужих, зачастую вынужденных скрывать свои истинные желания, мысли и чувства людей».

…Их привели в большой, огороженный высокой каменной стеною двор, в глубине которого виднелся деревянный навес и несколько одноэтажных строений, и велели ждать дальнейших приказаний.

Элиар стоял в первом ряду, опустив голову и глядя на потрескавшуюся от зноя, твердую как железо землю. Некоторые рабы тяжело вздыхали, беспокойно переступая с ноги на ногу и побрякивая цепями, но никто не произносил ни слова.

Между тем к ним приблизилась группа гладиаторов из числа тех, кто давно обосновался в школе. Воспользовавшись отсутствием стражи, они бесцеремонно разглядывали новичков.

— Это что за гнилое мясо! — громко произнес заметно выделявшийся среди остальных гладиаторов чрезвычайно рослый и сильный германец. Его великолепное, мускулистое тело блестело, словно смазанное маслом.

Он подошел к одному из закованных рабов и толкнул его так, что тот пошатнулся.

— Клянусь, мы устроим им скотобойню! — заявил германец, насмешливо щуря маленькие светлые глазки.

С этими словами он ткнул кулаком стоявшего следующим Элиара, но когда тот резко поднял голову, вскинув полный холодной и тяжелой, как камень, ненависти взор, невольно отступил на шаг. Кто-то негромко засмеялся, и, злобно сплюнув, германец размахнулся для настоящего удара. Ему помешало появление охраны; гладиатор отошел, бормоча проклятия.

Новеньких освободили от оков, велели вымыться у колодца и выдали чистую одежду, после чего отвели под навес, где размещалась столовая.

Элиар занял место на скамье за длинным столом с расставленной на нем деревянной и глиняной посудой и с жадностью выпил кружку холодной воды. Странно, но ему совсем не хотелось есть, и он сидел, отрешенно глядя на миску с бобовой похлебкой и пресные лепешки.

— Ешь, — сказал ему сосед, — здесь тебе понадобится сила, да и много чего еще.

Элиар промолчал.

— Ты где-нибудь обучался? — спросил гладиатор.

— В Капуе.

— Уже сражался?

— Да.

— На арене?

— Нет.

— Будь осторожен с этим германцем, — шепнул ему сосед, — теперь он тебя запомнит. Он может покалечить даже деревянным мечом. Однажды так ударил меня, когда мы упражнялись, что я едва не испустил дух. — Потом прибавил: — Говорят, хозяин недорого заплатил за вас, так что скоро выпустит на арену: если погибнете, ему покроют убытки. Тебя как зовут?

— Элиар.

— А меня Тимей, — сказал гладиатор и, помолчав, прибавил: — Вижу, с тобой что-то не то. Знаю, так бывает, когда ты хочешь одного, а боги — другого. Только надо помнить: они всегда побеждают.

«Боги, но не римляне», — сказал себе Элиар.

— Ничего! — вставая из-за стола, Тимей хлопнул Элиара по плечу — Клянусь Марсом, скоро у тебя не останется сил для того, чтобы думать! И потом здесь не так уж плохо. Иногда отпускают погулять, а в харчевнях Эсквилина всегда можно найти сговорчивых девчонок.

В ту первую ночь, несмотря на смертельную усталость, Элиар долго не мог уснуть, лежал на соломе в крохотной каморке без окон и размышлял.

Теперь, когда покров некогда спасавших его надежд стал ветхим, словно лохмотья нищего бродяги, осталась лишь горькая жестокая правда, и она состояла в том, что его мучило не отчаяние, не ненависть, не страх, а стыд, стыд за то, что тогда, шесть лет назад, он остался жив.

Он вспоминал мятеж против римлян, в котором участвовал его отец и старшие братья. Пусть их цель была недостижимой, но великой, они защищали справедливость, от которой не могли отказаться. Их иллюзии были подкреплены глубокой уверенностью в том, что они стоят на страже истины. Человек должен знать свою цель и видеть свой путь, иначе ему незачем жить. А он хотел жить и после, когда погибли его родные, не убил себя до того, как попал в плен, и даже его возраст (тогда Элиару не исполнилось и пятнадцати лет) не мог служить оправданием подобной слабости.

Поначалу им руководили постоянный протест, душевная горечь, возмущение той несправедливостью, на которую его обрекла судьба, но после он понял, что если не хочет провести жизнь, днем работая на виноградниках под палящим солнцем и ночуя в сыром и темном подвале, должен стать сдержаннее и хитрее. А потом, когда рыжеволосая девушка раскрыла ему свои объятия и они оба впервые познали сладость и жар любви, Элиар с удивлением осознал, что даже в нынешней жизни есть место радостным и светлым мгновениям.