Любовь и СМЕРШ (сборник)

Когда заревела сирена, Шая Райсер вытянулся по стойке «смирно» и замер в благочестивом молчании. Сонм высоких и строгих мыслей закружился в его голове.

«Вместе со мной, – думал Шая, – стоит сейчас весь еврейский народ Израиля. Сбились с трудового ритма фабрики и заводы, прервали свой бег автобусы, застыли на маневрах танки, моряки отключили двигатели сторожевых катеров. Страна вспоминает Катастрофу, страна скорбит о погибших и замученных».

Чувство причастности и единства, ранее неведомое Шае, обдало его горячей волной восторга, он еще строже вытянул руки по швам и, с трудом удерживая слезы, стал размышлять о справедливости и смысле жизни.

Через открытую дверь магазина Шая видел противоположную сторону улицы, относящуюся к Бней-Браку. К его величайшему негодованию, там все осталось по-прежнему. Мужчины в черных костюмах и шляпах, женщины в париках и длинных платьях, продолжали спешить по своим делам, не обращая ни малейшего внимания на вой сирены.

– Вот, гады! – рассердился Шая, – плюют они на еврейский народ и его обычаи!

Мысли немедленно сбились с высокого настроя, и дрожь любви сменил холодный обморок злобы. Сирена еще продолжала звучать, когда в магазин зашел покупатель, стандартный «дос» в черной шляпе и с молодой курчавой бородкой. Глубоко вдохнув, словно ныряльщик перед погружением, Шая начал было произносить разные слова по поводу и от сердца, но вдруг узнал в «досе» своего племянника Моти. Звали его, вообще-то Матвеем, но, приехав в Израиль, он рехнулся на почве тяжелой абсорбции и пошел учиться в «черную» харидействующую ешиву.

– Что же ты делаешь, щенок!? – гневно прошипел Шая, не замечая протянутой руки племянника. – Ведь это и по твоему прадедушке Хаиму и прабабушке Гитл кричит сирена. А ну, встань, как положено!

В эту секунду сирена смолкла. Племянник опустил повисшую в воздухе руку, и ответил обиженным тоном:

– Я в память о погибших целый день не ел и не пил – постился. А сие, между прочим, куда тяжелее, чем простоять сто двадцать секунд с выпученными глазами.

– Ты просто негодяй, – сказал Шая. – И ты, и твои учителя. Весь еврейский народ стоит, а вы не стоите! Вы что, умнее или лучше других?

– Еврейский народ без его раввинов, – ответил племянник, – это уже не еврейский народ. А раввины по стойке «смирно» не стоят.

– Что же получается? – набычился Шая. – Если я в знак скорби по убитым евреям встаю во время сирены, то пиши меня гоем – так у вас получается?!

– Успокойтесь, дядя Шая, – сказал племянник, – конечно, вы еврей. Но у нашего народа есть свой обычай вспоминать мертвых. Десятого числа месяца тевет раввины установили специальный пост – День памяти. В этот день религиозные евреи постятся, молятся и учат Тору. А сирена и прочие фокусы – зачем они?

– Хорошо, – согласился Шая, успокоенный миролюбивым тоном племянника. – У вас, религиозных, свои обычаи, а у нас, нерелигиозных – свои. Почему бы вам, в знак общееврейской солидарности, не постоять минутку заодно с большинством народа. Шляпа, поди, не упадет?

– Упадет, дядя, упадет, – сказал Моти. – Стоять по стойке «смирно» – нееврейский обычай. Негоже нам уподобляться другим народам. Может лучше вам, в знак солидарности, поститься десятого тевета? И Богу хорошо, и здоровью на пользу!

Моти выразительно посмотрел на круглое брюшко дяди.

– Фу-ты ну-ты, – фыркнул Шая, – негоже! Слово-то какое выискал. Был нееврейский обычай, а теперь стал еврейский. Какая разница, кто его придумал? И что в нем плохого, в таком обычае?

Племянник присел на ящик «кока-колы» и снял шляпу. Ему было жарко и явно не хотелось спорить. Он грустно смотрел на своего необразованного дядю-лавочника и молчал.

– Дядя Шая, – наконец произнес он. – В Торе черным по белому написано предупреждение: если мы станем уподобляться другим народам и перенимать их обычаи, Господь будет нас уничтожать. Катастрофа пришла из Германии, страны, в которой жили самые ассимилированные евреи – немцы Моисеева Закона. Всех причин трагедии мы не знаем, но эта – одна из главных. С нашей точки зрения. Вам не кажется, что чтить память погибших в той форме, которая послужила причиной их гибели, – просто абсурд?

Шае стало очень обидно. Мало того, что мальчишка учил его жить, его, взрослого человека, хозяина магазина, но он к тому же превращал в ничто высокие чувства, горячий трепет национальной причастности, так недавно и сладко пережитый Шаей.

– Что вы за люди, – в сердцах сказал он племяннику, – все у вас не как у людей!

Моти встал и, подойдя к полке, вытащил из-за банки с огурцами Пятикнижие.

– Слушай, дядя, – сказал он, быстро листая книгу, – как про нас с тобой написано.

Он надел шляпу и, чуть раскачиваясь, произнес сначала на иврите, а потом по-русски:

– «Вот народ, живущий обособленно и между другими народами не числящийся». Понимаешь? Не числящийся! Потому мы и зовемся евреи – «перешедшие»: мы – по одну сторону, а весь мир – по другую.