Любовь и СМЕРШ (сборник)

— Ну-у-у, — протянул Ури, — за подлинность истории мы поручиться не можем, давно это было и верных свидетелей не осталось. Что же касается имен, я предпочту скромный титул «один еврей» — самое достойное, на мой взгляд, определение.

— Со свидетелями, — подхватил Велвл, — вообще беда. Чудес вокруг происходит, судя по рассказам, десятки в день, но как начинаешь искать подлинных очевидцев — якорь не достает дна. Цепочка, как правило, замыкается «одним евреем». Похоже, что все чудеса происходят именно с ним.

— Вовсе нет! — воскликнул Азулай. — Вот, например, я подлинный свидетель одной истории.

В Нетивоте жизнь текла размеренно и спокойно, словно в Марокко. Шесть дней евреи работали, на седьмой прекращали всякое дело свое и предавались покою. Молились не торопясь, потом долго и много ели, спали всласть, ходили в гости. Так оно и шло, как завели испокон веков, пока не явились просвещенные ашкеназы и построили в городе бассейн. В будни у кого есть время для купания? — поэтому основной наплыв ожидался по субботам. Самое ужасное состояло в том, что бассейн был общим, то есть для совместного купания мужчин и посторонних замужних женщин. Еще во время строительства Баба-Сали разослал всем жителям Нетивота письмо с просьбой обходить бассейн десятой стороной, а перед самым открытием по городку пошли слухи, что первый, кто искупается в бассейне, — утонет. Но кого сегодня могут остановить раввинские предупреждения? В первую же субботу у дверей бассейна выстроилась очередь, на травке установили мангалы, принялись жарить мясо, набивать питы хумусом и тхиной вперемежку с пунцовыми стручками перца, а потом, разгорячившись, бултыхаться в прохладной водичке.

Суббота прошла, и ничего не случилось. Ничего не случилось и в следующую субботу, и еще через одну. И только спустя месяц городок облетела страшная весть: утонула первая красавица города манекенщица Ясмин. Утонула бессмысленно и страшно, заснув после работы в собственной ванне. Поначалу никто не увязал ее смерть с бассейном, но потом люди припомнили, что именно Ясмин в роскошном купальнике «Готтекс» первая вступила в его лазурные воды. После нее остался мальчик двух с половиной лет и муж. Муж был безутешен! Несколько дней он провел на свежей могиле, и весь как-то почернел, скукожился. Через полгода у него начались проблемы с сердцем, а еще через год он умер от избытка жидкости в легких.

Баба-Сали попросил секретаря усыновить ребенка, но ашкеназские чиновники Министерства внутренних дел отказали. После долгих хлопот и волокиты секретарю удалось вырвать мальчика из нерелигиозного пансионата, куда его поместили чиновники, и устроить в хороший сефардский интернат, неподалеку от дома Баба-Сали. Вот такая история.

— И какое место в ней занимает уважаемый рассказчик? — вежливо поинтересовался Ури.

— Я тот самый мальчик, — ответил Азулай. — И кстати, когда в музее Прадо нашей группе показывали «Воз сена» Босха, экскурсовод объяснял, что Иероним на латинском означает — «святое имя». Возможно, в историю про Золушку вкрались еще неточности, стоит проверить.

— Во весь рост, — прошептал Ури, — с оттягом и во весь рост!

Велвл молчал, только пальцы чуть слышно постукивали в такт лишь ему слышной мелодии. Велвл сочинял, внезапно выпав из разговора. Я знаком с ним больше двадцати лет и могу засвидетельствовать, что вдохновение посещает его в самые неподходящие минуты.

Он приплыл в Вильнюс на байдарке вместе с подружкой, тоже студенткой московской консерватории. Подружка тренировалась на рояле, а Велвл — до ухода в религию — Эдик, проходил по композиторскому делу. Байдарку они отправили в Москву малой скоростью, а сами заявились ко мне на недельку, посмотреть Вильнюс.

Я жил в старом-престаром доме прямо на территории нижнего замка. Это был единственный жилой дом у самого подножия горы Гедиминаса. Настолько у подножия, что дрова для растопки печки я собирал на горе, склон которой упирался прямо в заднюю стенку моего дровяного сарая. Дом мало подходил для нормальной советской жизни. Строили его для очень богатых людей княжеского происхождения, не испытывавших недостатка в слугах. Высота потолков в моих двух комнатах и кухне была просто фантастической — шесть метров. Натопить такую кубатуру при помощи обыкновенной печки до нормальной температуры мог только целый взвод челяди. Но зато шикарный дубовый паркет плюс роскошнейшие лепные украшения. Кое-где украшения устрашающе потрескались, и я то и дело осматривал их в бинокль на предмет своевременного вызова бригады ремонтников. Лезть самому на такую высоту без специальной подготовки и оборудования представлялось делом опасным, граничащим с самоубийством. Надо сказать, что за всю мою долгую жизнь в тронном зале архитектурные излишества оборвались всего один раз. То ли месили их на яичном желтке, то ли просто цемента не жалели, но держались они, несмотря на возраст и трещины, весьма уверенно.