Любовь и СМЕРШ (сборник)

Из темноты пахнуло сыростью и тленом. Яцек вытянул руку с лампой и посветил внутрь. Пол за дверью полого уходил вниз, стены из позеленевшего, грубо отесанного камня сходились на высоте человеческого роста. Из темноты доносились звуки падающих капель.

— Не ошибся твой друг, — Яцек посветил вниз. Темное пятно уходило в глубину хода.

— Пойдем, пока провода хватит, — предложил Яцек. — Не боишься?

Я отрицательно помотал головой.

— Мне отец рассказывал, когда строили синагогу, наткнулись на подземный ход короля Ягайло. В древности он вел из Нижнего замка за город, но давно осыпался. Когда обследовали уцелевшую часть, выяснилось, что она проходит через еврейский квартал. Раввин на всякий случай приказал сохранить вход, но где находится дверь, оставил в секрете. Тут одна пыль, бояться нечего.

Провода должно было хватить метров на двадцать пять — тридцать. Сразу у входа на стене расплывалось черное пятно, в середине которого медленно набухали капли.

— Ничего не выйдет, — покачал головой Яцек. — Тут ремонта на несколько тысяч. Эта вода стечет, а новую не заливай.

Осторожно ступая по грязи, мы стали спускаться вниз, как вдруг потолок чуть задрожал.

— Мы сейчас под улицей, — сказал Яцек. — Наверное, троллейбус.

Проход сузился, идти рядом стало невозможным. Я взял лампу и поднял ее над головой. Тени сползли вниз, и на серо-зеленом фоне проступила надпись.

— Что это, — спросил Яцек, — можешь прочесть?

— Анахну кан, — с трудом разобрал я. Кто-то процарапал в камне буквы, а потом закоптил углубления факелом.

— Это гимн партизан виленского гетто, — сказал я. — Анахну кан, мы здесь, мы еще живы.

Даже в полутьме стало заметно, как Яцек побледнел. Оставившая его дрожь вернулась. Он прислонился плечом к стене и, испуганно поглядывая на меня, отирал катящийся по лицу пот. Я никогда не видел, чтобы надпись, сделанная пятьдесят лет назад, оказала на кого-нибудь такое воздействие.

— Пусти меня вперед, — отодвинув Яцека, я осторожно двинулся вдоль прохода. Через несколько метров лапочка осветила завал. Потолок рухнул, из беспорядочной мешанины камней и земли торчали обгоревшие деревянные балки. Перед завалом белели кости, прикрытые остатками голубой материи. Череп с клочьями рыжих волос смотрел в стену, словно отвернувшись от нас. Мокрая полоса заботливо огибала останки, уходя под завал.

Оттолкнув меня в сторону, Яцек подскочил к скелету, наклонился, словно разыскивая какие-то ему одному понятные признаки и, узнав, рухнул на колени прямо в грязь.

— Эда, прости, — он зарыдал — робко, будто стесняясь собственного голоса.

— Это я их послал, прости, прости.

Он согнулся, припав головой к земле около полуистлевших ботинок, и завыл во всю мочь.

Вот тут я испугался. Под землей, с сумасшедшим поляком! Никто не знает, где мы, куда пошли. Если что, хватятся не скоро.

Я подхватил его под мышки и потащил к выходу. Лампочка упала на пол, свет погас. Темнота отрезвила Яцека, он затих и послушно засеменил, по-детски шмыгая носом.

Блуждать было негде, через несколько минут показалось светлое пятно — сквозь открытую дверь подвала пробивался скудный свет. Я вытащил Яцека наружу и прислонил к стене.

— Хватит! Возьми себя в руки! Хватит!

— Да, да, сейчас, сейчас…

Спустя полчаса Яцек пришел в себя. Смотал провод, запер дверь в подземный ход и заступил на свой пост у парадной двери в синагогу. Старики, почтительно здороваясь с Яцеком, старательно шаркали ногами. Все шло по-прежнему, но я знал, что главный разговор впереди, после молитвы, когда мы снова останемся одни в кабинете последнего раввина Вильны.

Поначалу все шло своим чередом: Яцек растопил печку и молча устроился на табуретке. Я, тоже молча, уткнулся в книгу. Читать, правда, не получалось — смысл слов и сокращений приходилось буквально вытаскивать из памяти, хотя еще вчера они выпархивали оттуда, словно голуби из голубятни. Яцек никак не решался начать разговор, и я бросил ниточку.

— Ты в первый раз в этом подполе? — спросил я, демонстративно закрыв книгу.

Яцек только того и ждал.