Любовь и смерть Геночки Сайнова

Как?

Так… у вас глаза, умные.

"Глаз – это алмаз душа! Так старый люди говорят", – на литере "В" проснулся все еще завернутый в рыжую доху "оленя лучше".

Что он говорит такое?

"Кымбырлит. Кымбырлитовый трубка – алмазов многа! Якутия много алмазов – больше чем Южная Африка" О чем это он?

А Бог его знает, приснилось может чего…

"Глаз – это алмаз душа человека. Якутия – многа алмазов, оченна многа"!

Вы поспите, дедушка, мы еще не прилетели…

Не обращайте внимания, Настя.

А знаете, о каком кимберлите он говорит?

Конечно, ведь я не дикий, и еще инженер…

А вы видели ее?

Трубку? А почему вы спрашиваете?

Потому что это рукотворный ад…

Вы имеете в виду Данте и Виргилия?

Я люблю стихи…

Стихи это осколки языка Бога.

Что?

Сбив ритм ритм беседы, гена задумался не несколько мгновений…

Язык достался нам от Бога, но мы утеряли его доподлинное знание, а так бы, слова должны были автоматически слагаться в стихи, и кто имеет дар…

Пушкин?

Да…

Она с укором вдруг посмотрела на него…

Ах, ну как вы могли добровольно из Ленинграда уехать? Я когда в этот город попала… Да я не могу его просто городом называть – это Ленинград… А вы – в Сибирь… По своей воле!

Иногда бывает так, что из этого города хочется убежать.

От кого?

От того, что возникает внутри нас, когда мы в этом городе долго живем.

Наверное, я слишком мало еще здесь прожила…

Наверное…

И неужели я тоже захочу вдруг отсюда уехать? От этой красоты? От города Пушкина и Кировского театра?

Может у вас все сложится.

А у вас не сложилось?

Не знаю…

Настя отвернулась к иллюминатору и сказала тихо, едва слышно:

Мужчина не может так отвечать… Это женщина может не знать. А мужчина должен знать.

А вы, я вижу, сильная.

Сибирский характер… А вы обиделись? Простите, я не хотела.

No offence mended.

Вы не забыли в Якутии ваш английский?

Хорошая школа в Питере была…

В иллюминаторе, бросая на нервно дрожащий дюраль крыла свой белесый отблеск из неживого серебра – плыла луна. Глаза Насти прикрыты полуопущенными ресницами. И только веселый кустик светло-соломенных волос на ее макушке, нарушал почти что сбывшуюся гармонию, где ко всем словам подходило прилагательное "грустный"… и разговор, и полет, и вечер… то есть ночь.

А я в обычную школу ходила…

Не верю.

Почему?

Потому что вы такая необычная…

Я?

А почему вы про кимберлит спросили?

Да так… .

Настя вдруг дотронулась кончиками своих прозрачных пальчиков его руки. И тут же отдернула.

– Гена, вы сейчас БАМ строите, а жить потом планируете в Ленинграде?

Я очень жалею, что я не гвардейский офицер…

Что вы говорите? Вы бы тогда взяли меня на содержание?

Я и правда чепуху говорю…

Вы уклонились от ответа…

Про Ленинград?

Да.

Не знаю. У нас большинство ребят просто заработать приехали. На квартиру кооперативную, на машину, вы же знаете, нам эти талоны на внеочередное приобретение дают.

Знаю, только зачем вам в Улан-Уде "жигули"?

Я снова жалею, что не штаб-ротмистр лейб-гвардии…

Да ну?

Вы сами сказали, что редко, но гвардейцы женились на балеринах.

Им тогда приходилось бросать карьеру, свет отворачивался от них.

Это не помеха…

Ваша уверенность от незнания, что для них значила потеря военной карьеры.

Я знаю.

Что?

Я знаю, что такое любовь и честь.

Я боюсь вас обидеть…

Говорите, Настя!

Мне кажется, что вы пошлите…

Но это невозможно.

Почему?

Потому что я знаю о чем говорю…

Вы?

Я…

Когда самолет стал пробивать рыхлое покрывало облаков, нависшее над Питером.

Когда в зареве электрического света стали угадываться неожиданно близкие пестрящие ранними такси шоссейные дороги средней рогатки и Московского проспекта.

Когда наглядная геометрия кварталов Дачного стала проноситься под мокрым от таящего снега крылом, она взяла его руку и крепко сжала. И они не отпускали рук всю дорогу до Настиного общежития, куда он привез ее в теплом пахнущим Питером такси. В машине на заднем сиденье они целовались. Ее губы были необычайно мягкими и душистыми. Она слегка постанывала, когда он закусывал ее язык или нежно проводил своими шершавыми губами по ее шее и за благоухающим ушком. Он целовал ее, а она говорила одно слово: "Да".

Таксист терпеливо ждал, понимая, что здесь клиент не отделается зелененьким "троячком" или синенькой "пятерочкой".

Пойдем ко мне, – сказала Настя, – в моей комнате никого нет, соседки только послезавтра вернутся.

Прости, – ответил Гена, – прости, не могу.

Молитва Гены Сайнова:

Боже, прости мне мою слабость!

Боже, засуши во мне мою любовь к Алле, как ты засушил смоковницу, не давшую тебе плода, и не накормившую тебя.

Ночной полет.

В ночь с двадцатого на двадцать первое января тысяча девятьсот сорок четвертого года сбив три "ланкастера", майор Витгенштейн, наконец обошел по числу побед майора Лента и вышел на первое место среди асов ночной истребительной авиации.

Однако этот полет чуть было не стал для князя "цу" его последним.

Радиооператор Витгенштейна Фридрих Остхеймер вспоминает:

"В полдень 20 января Курт Матцулейт и я подошли к стоянке, где находился наш Ju-88.