Любовь и смерть Катерины

Но сеньор Вальдес точно знал, что мать никогда не читала его книг. Все ее сведения были почерпнуты из рецензий и критических статей, коими изобиловали периодические издания. Откуда он знал это? Очень просто — в свой третий роман, преподнесенный матери сразу же после публикации, сеньор Вальдес заложил купюру в 5000 корон. Когда через три недели он пролистал томик, купюра была на том же месте. Шесть месяцев спустя, во время очередного визита в материнский дом, он вытащил купюру из книги и снова убрал в бумажник.

В тот же вечер он потратил эти деньги в доме мадам Оттавио, и никогда раньше общение с девочками не было слаще. Видимо, мысль о том, что визит спонсирован мамочкой, подогревала его пыл.

Несмотря на разочарование, сеньор Вальдес исправно продолжал дарить матери экземпляры выходящих книг, и теперь все они стояли рядышком на почетной полке. В их недрах скрывались — нет. теперь уже не деньги, но очень необычные картинки, которые сеньор Вальдес вырезал из мужских журналов и закладывал между страницами как сувениры. Мать никогда не найдет их — он на это очень надеялся, — но ему доставляло удовольствие знать, что они лежат там.

Сеньора Вальдес разливала кофе.

— Сколько сахара тебе положить, милый? — Щипцы зависли над чашкой. — Вообще-то я не употребляю сахар, но здесь не могу удержаться — стал так прекрасно сервирован, я тронута до слез. И взгляни — настоящий колотый сахар, не какие-нибудь глупые пакетики.

— Спасибо, мне не надо сахара.

Мать накрыла его ладонь своей, и сеньор Вальдес увидел, что кожа на тыльной стороне его руки сморщилась и пошла рябью под тяжестью ее пальцев, сдвигаясь в сторону, как у ощипанного цыпленка. У нее тоже была такая кожа — пергаментно-тонкая, в пигментных пятнах, а теперь и он унаследовал эту гадость. Под предлогом того, что ему надо поправить галстук, сеньор Вальдес убрал свою руку подальше.

— Спасибо, что пришла поболеть за меня, — сказал он. — Ты, наверное, чуть не умерла от скуки?

— Что ты! Было очень интересно. А как ты замечательно играл, милый! Ты много голов забил!

— Вообще-то за всю игру я забил только два гола.

— Ну да, другие игроки вели себя ужасно — не давали тебе бить по воротам!

— Мама, я играю под третьим номером, понимаешь? Это позиция центрового, не мое дело забивать голы.

— Не расстраивайся, все видели, что ты играл лучше всех — хочешь пирожного, милый? — и у тебя были самые милые лошадки.

— Поло-пони, мама.

— Ах, не говори глупостей, милый. Пони же гораздо ниже ростом!

— Да, мама.

— Так вот, все видели, что твои лошадки выглядели безупречно, а уж держаться в седле ты умеешь как никто, и еще ты лучше всех управлялся с этим, как его… молоточком.

— С клюшкой.

— Да, конечно, милый, с клюшкой, так что твои напарники по крайней мере могли доверить тебе управление игрой.

— Они и доверили, мама, поэтому я играл в позиции центрового.

— Ну не знаю, они могли бы разрешить тебе побольше бить по мячу. Но все равно, дорогой, несмотря ни на что, ты был просто неотразим! Хочешь пирожного?

С ловкостью фокусника она отделила от общей массы небольшой кусочек слоеного теста и плавно переложила ему на тарелку.

— Я бы хотела съесть кофейное суфле, ты не возражаешь, милый? Я давно к нему присматриваюсь, обожаю заварные пирожные, хотя мне и нельзя. Нет, лучше ты съешь его, Чиано, милый!

Твоей фигуре это не повредит — ты так много двигаешься! Давай положу тебе.

Она подняла двузубую вилку, как штык, и самоотверженно, хотя и не сильно, подтолкнула пирожное в сторону сына.

— Не глупи, мама. Съешь его сама, я не хочу.

— Ты уверен, что не хочешь? Абсолютно уверен? Ну тогда… — Она выполнила свой долг, она подумала о ближнем своем. Теперь она была вполне удовлетворена. — Просто обожаю суфле. Мне всегда кажется — правда, какая глупость? — что суфле, это как обещание лучших времен. — Она воткнула вилку в воздушное творение, и пирожное издало еле слышное шипение, выпустив сквозь крем крошечное облачко воздуха, подобно епископу, стыдливо пустившему газы во время первого причастия. — Как ты думаешь, Чиано, я еще увижу лучшие времена?

— Конечно, мама! И радугу, и разноцветных бабочек.

— И внуков?

— И кофейные суфле, бесконечное количество заварных пирожных, и вечную молодость, и красоту.

— И внуков?

— Мама, ну как ты сможешь оставаться вечно молодой, если вокруг тебя будут копошиться внуки? Я не вижу тебя бабушкой. Да ты их сама возненавидишь.

— Разве я не заслуживаю внуков? — Сеньора Вальдес положила на язык кусочек суфле и прижала к нёбу, смакуя. Те несколько мгновений, что она наслаждалась изысканным вкусом лакомства, проглотили окончание ее фразы: «…после всего, что я для тебя сделала?» Нет, таких вещей сыну говорить нельзя. Это было бы непростительно с ее стороны. Исполнение материнского долга — дело бескорыстное и не требует благодарности. — Люди говорят, что тебе пора жениться, Чиано.

— Какая жалость, что ни одна моя знакомая не предлагает мне жениться на ней, мама.