Любовь и смерть Катерины

Это как раз объяснимо: она адресовала записку одному из выдающихся писателей его поколения. Разве она могла написать: «…тоже»? Это значило бы, что она ставит себя на одну с ним доску. Невозможно. Немыслимо. Скорее эта записка походила на флаг, которым машут потерпевшие бедствие, на сигнальную ракету, и ее единственной целью было донести одно: «Вот я! Посмотри! Заметь меня, пожалуйста!»

Да, он находился на самой вершине жизни, но она не могла знать, что он соскользнул вниз и начал стремительное падение по крутому склону, что сейчас он летит в пропасть, хватаясь за камни, раздирая в кровь руки, пытаясь зацепиться за уступы.

«Я пишу». Она пыталась таким образом привлечь его внимание. Но для него, летящего с горы к неизбежной гибели, эти слова прозвучали обещанием спасения.

* * *

Когда чуть за полдень лекция закончилась, сеньор Вальдес вышел из аудитории и пересек небольшой двор, отделяющий факультет изящных искусств от факультета иностранных языков. Длинные, узкие газоны, засаженные жесткой травой, — имитация плюшевых лужаек Кембриджа — блестели влажной, недавно политой зеленью. Орошающая их вода тонкими струйками стекала между кирпичами бордюров и впитывалась в желтые» засыпанные песком дорожки, обсаженные золотыми кустами ракитника, — еще одно претенциозное нововведение, которое сеньор Вальдес ненавидел. Свисающие кисти желтых цветов отбрасывали перистые тени на скамьи, расставленные вдоль дорожки. Сеньор Вальдес ненавидел и эти скамьи. Его до дрожи раздражали их вычурные спинки, сделанные из какого-то желтоватого металла, и привинченные к ним мемориальные таблички. Они казались ему безвкусными. Бессмысленными, глупыми и прежде всего навевающими страшную, вселенскую тоску. «В память профессора такого-то» или «От благодарных учеников доктора сякого-то». Брр, даже мурашки по коже… Уж лучше быть безымянно погребенным и лежать в братской могиле, чем светить именем на загаженной голубями парковой скамье, окруженной грудами окурков. Сеньора Вальдеса передернуло при одной мысли о такой участи.

Он смотрел на скамьи с ужасом, подобным тому, что испытывали аборигены, живущие нынче далеко в глубине страны, глядя на кинокамеры журналистов, приехавших снимать кино об их племени. Индейцы верили, что черные объективы способны вобрать в человеческую душу и поработить ее. Так и имена давно забытых людей, выбитые на дощечках, не оставляли умершим надежды на забвение, лишали заслуженного покоя, обрекали на бесконечные докучливые вопросы, которые новые поколения студентов задавали друг другу: «Не знаешь, кто это?»

Сеньор Вальдес махом перепрыгнул через три каменные ступеньки в конце дорожки, хрустя гравием, прошелся до чугунной калитки, ведущей на факультет иностранных языков, и вошел в прохладный пустынный коридор. Прислушался.

Услышав в профессорской голоса, он прошел по коридору мимо одинаковых массивных дверей, ведущих в аудитории, и вышел на солнце с противоположного конца здания. Сейчас любые разговоры ему претили, поэтому сеньор Вальдес перешел на другую сторону улицы и сел за столик напротив входа в «Американский бар», где официанты были сноровисты и быстры, что ему импонировало, и никогда не спрашивали о его новых книгах, что он ценил еще больше.

Ему сразу же принесли двойной эспрессо и стакан ледяной воды, истекающий голубыми каплями, на блюдце, как он любил. В этом заведении уважали посетителей, так что воду можно было пить без опаски. Вежливо кивнув, официант ретировался в прохладную глубь помещения, и сеньор Вальдес услышал доносящееся оттуда электрическое бормотание спортивной передачи.

Вытащив из-за пазухи желтую записную книжку, сеньор Вальдес положил ее перед собой. Затем вытащил ручку и аккуратно отвинтил колпачок. Закусил ручку зубами, как делал утром, и открыл книжку.

Она была чиста.

Некоторое время он сидел, глядя прямо перед собой, ожидая вдохновения. Нет, в голову не приходило ни слова.

Прошло много времени.

Сеньор Вальдес терял терпение. Он понимал, что его неспособность взяться за работу объясняется не более чем слабостью воли, моральным саботажем, ленью в соединении с трусостью и глупостью, преодолеть которые можно было лишь одним колоссальным усилием всего организма. Может быть, стоит просто начать писать, неважно что, и тогда вдохновение придет? Сеньор Вальдес огляделся по сторонам и увидел рыжую кошку, мягко крадущуюся в тени припаркованной машины.

«Рыжая кошка перешла дорогу», — написал он. Четыре слова. Он перечитал написанное. Слова ничего ему не сказали. Зачем рыжая кошка перешла дорогу? Куца она направляется? Как перешедшая дорогу кошка может вырасти в роман? Сама идея показалась сеньору Вальдесу верхом тупости. Ну, написал четыре идиотских слова, а дальше что? Он опять посмотрел на листок и изобразил две стрелки, уходящие вверх перед словами «рыжая» и «перешла».

Затем он написал «пушистая» и опять посмотрел на листок, как художник, отступающий на несколько шагов от холста, чтобы оценить последний мазок кисти. «Пушистая рыжая кошка перешла дорогу». Ага, дело идет на лад!