Любовь и смерть Катерины

Заметив его машину, Катерина отстала от группы и, помахав приятелям на прощанье рукой, заспешила в его сторону наискось по полю. Когда она уже подходила к машине сеньора Вальдеса, тот заметил, что из-за деревьев появился прихрамывающий силуэт: доктор Кохрейн спешил следом за студентами, приволакивая ногу и грузно опираясь на трость. Глаза его были устремлены вслед Катерине, и он прочертил взглядом траекторию ее маршрута вплоть до чудесной зеленой машины, притаившейся под раскидистым деревом. Тут доктор Кохрейн быстро отвел взгляд, надвинул шляпу на глаза и уставился под ноги. Значит, он узнал сеньора Вальдеса. И неудивительно — ни у кого в городе не было другой такой машины. Ладно, плевать. В конце концов, какая разница, знает ли старый профессор об их романе с Катериной?

Единственно, что волновало сеньора Вальдеса, — это она, двигающаяся к нему порывисто, подобно ветру, летящему над кукурузным полем, неудержимому, неуловимому. Какое ему дело, что старикан случайно выследил их и теперь в его голове роятся подозрения? Они в любом случае оправданны! Сеньору Вальдесу плевать, что люди будут судачить об их романе. Ему плевать, что Катерина слишком молода, наивна, чиста, слишком сама ребенок, чтобы быть матерью его детей, что она никогда не станет своей среди публики, посещающей Загородный клуб любителей игры в пало. Ему даже плевать на то, что рано или поздно она устанет от него, что, когда он состарится, она все еще будет молода и предаст его с тем же энтузиазмом, с каким Мария предает сейчас своего банкира. Неважно, что его план не сработал, что, несмотря на то что он получил Катерину, слова не вернулись к нему. Неважно даже, что план по совращению Катерины удался ему с точностью до наоборот: он, словно муха, решившая поиграть в любовь с липкой лентой, прилип к ней всеми шестью лапами или сколько их там у мухи. Все это не имеет значения. Только одно — она шла к нему по траве через газон, махала рукой и улыбалась, нетерпеливо отбрасывая с лица прядь волос: такая юная, прекрасная, такая настоящая и влюбленная, да, сейчас она принадлежала только ему, и он принадлежал ей.

Катерина взялась за ручку пассажирской дверцы, и сеньор Вальдес, пробормотав извинения, перегнулся, чтобы поднять вверх защелку.

— Прости, — сказал он. — Даме не положено самой открывать дверцу автомобиля.

— Какой ты смешной! Впрочем, ты мне нравишься, даже когда забываешь про свои очаровательно старомодные манеры.

— Хорошие манеры никогда не выходят из моды, — пробормотал сеньор Вальдес. — Даже когда я забываю про них. — И тут же удивил самого себя, заявив: — Ты мне тоже нравишься.

Неожиданная значительность этого заявления повисла в воздухе, как готовая пролиться грозовая туча. Будь Катерина старше, мудрее, жестче или же не будь она Катериной, она догадалась бы развеять эти сгущающиеся облака шутливой фразой типа: «Все равно ты мне нравишься больше!», и тогда атмосфера разрядилась бы, а фраза быстро позабылась, как оцарапанная коленка или разбитая ваза. Но вместо этого Катерина воскликнула: «Чиано, о, спасибо!» — будто он преподнес ей в подарок бриллианты или опять осыпал цветами, обвила его руками за шею и прошептала на ухо: «И ты мне очень нравишься. Очень. Очень-очень!» Это прозвучало клятвой верности, произнесенной в магистрате.

Катерина нехотя отодвинула губы от его лица, улыбнулась и спросила:

— Куда мы поедем?

— Я отвезу тебя в удивительное место. Я прихватил с собой кое-какой еды, так что мы сможем перекусить на природе.

Сеньор Вальдес повернул ключ в замке зажигания, и все трое: Катерина, Чиано и прекрасная машина, зеленая, как морские волны или как купающиеся в них русалки, плавно покатили по дороге.

Сеньор Вальдес повернул зеркало заднего вида так, чтобы оно не отражало его лица.

Катерина сказала что-то, но верх машины был откинут, и ветер подхватил ее слова и унес прочь. Он наклонился к ней, переспрашивая, и тогда Катерина прокричала:

— Я спрашиваю: если бы у нас в городе проводились публичные казни, ты пошел бы посмотреть?

Сеньор Вальдес рассмеялся. Сквозь деревья, росшие по другую сторону дороги, яркими солнечными пятнами блестела река Мерино.

Он игриво спросил:

— А какая казнь? Повешение или расстрел? Может быть, гильотина? Или колесование?

— В общем-то, разницы нет, какая именно. Ты бы пошел посмотреть?

Он задумался. Это что — провокация? Может, она подсознательно пытается выяснить что-то о его характере? Он должен отреагировать, как на первую записку: «Я пишу». Возможно даже, что от этого ответа зависит его судьба.

— Конечно, нет, — сказал он. — Что за отвратительная мысль.

— А я пошла бы. С удовольствием! Обязательно пошла бы.

— Катерина! Что ты такое говоришь, побойся Бога! Ты пошла бы смотреть, как убивают живого человека?

— Не только из-за этого. Не думаю, что именно это всех интересует. Людям не так уж интересно то, что человека убивают. Люди все время умирают. Что в этом особенного?

Заинтересовавшись, он сбавил скорость.

— А почему тогда все ходят смотреть на казни?