Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения

В пылу разворачивающейся драмы Джованни-Баттиста тем не менее не забыл соблюсти законы вендетты. Он знал прописанный на этот случай сценарий и в разгар кровопролития следовал ему. Возможно, прежде всего он обратился к сводному брату. Селянин по имени Чекко, узнавший обо всем от Джакобо, который все еще сидел в засаде и никак не мог видеть развязки, оповестил суд, что хозяин будто бы воскликнул: «О, вероломный брат, после всего, что я сделал для тебя, так [ты отплатил] мне!»41 Досужие домыслы! Ничего не скажешь, слова подходящие, но не подтвержденные никем из бывших на месте действия. Силея, которая как раз все слышала, передает гораздо менее мудреные речи: «Вот чем я отплачу за себя!»42 То, что Джованни-Баттиста что-то сказал брату, почти не вызывает сомнений. Однако, что бы он ни говорил, все сходятся в том, что он нанес в лоб Трояно стремительный удар кинжалом и сразу приказал Стефано: «Убей его, но я не желаю, чтобы кто-либо поднял руку на синьору». Силея, хотя и поднялась не так шустро, как Диаманте, все же успела подойти к двери и услышать эти слова43. Пока слуга забивал Трояно кинжалом, беспорядочно нанося удары, Джованни-Баттиста обратился к супруге44. Несколько версий его слов в общих чертах совпадают. Силея при первом допросе, когда бред от болотной лихорадки начал туманить ее мозг, дает самый любопытный вариант: «Ах, изменница, ты урезала нос – мне, синьору Лудовико, и дому Савелли». На следующий день, когда жар утих, Силея вместо этого выбрала менее яркую формулировку: «Ах, изменница, вот какую честь ты принесла дому Савелли. Ты урезала нос дому Савелли!»45 Ранняя версия, произнесенная в горячке, наиболее знаменательна. Не лишним будет погрузиться в ее поэтику, даже если она частично могла быть плодом воображения и бреда больной служанки. В Италии эпохи Возрождения «урезание» носа являлось знаком крайнего презрения. Непоправимо обезображивая человека, оно каралось по закону и упоминалось в местных речах и обычаях. Как жест и понятие оно часто ассоциируется с прелюбодеями и рогоносцами46. В грамматике и в кровавой практике это действие требовало дательного падежа, носы можно было «урезать» людям или сообществам. В первом рассказе Силеи речь Джованни-Баттисты развивалась в форме восходящей градации вовне, от него самого к более широкому кругу затронутых жертв, за которых он мстил. Порядок перечисления воспроизводил градацию не по значимости, а по положению, от центра вовне. Измена Виттории затронула ее мужа, брата Лудовико и весь дом Савелли. Лудовико, таким образом, послужил оправданием для более жестокой мести. Джованни-Баттиста мог теперь утолить свою жажду крови.

Вряд ли хоть одна история нападения, разбиравшаяся в итальянских судах, обходилась без воинственных словес. Как паладины из «Песни о Роланде», давние враги, случайные соперники и вовсе вольные наемники, не знакомые с жертвой, часто, прежде чем нанести смертельный удар, произносили инвективы. Редко когда у жертвы оставалось время для ответа. Виттория не была исключением. Беспомощная, она лежала на спине и успела лишь трижды воскликнуть: «О, господин, вот как ты поступаешь со мной!» «Да, с тобой изменница!» – прорычал убийца. Он ударил жену в лоб и перерезал ей горло, наполовину отрезав голову и в то же время отсекая три пальца на руке, которой она тщетно пыталась закрыться. Затем Джованни-Баттиста ударил Витторию в голову и наконец вонзил кинжал глубоко в грудь47. Отражал ли алгоритм кровавой расправы инструментальную или экспрессивную функцию мести? Сложно сказать. Именно перерезая горло, «scannare» по-итальянски, было принято тогда забивать скот на бойне. Мне доводилось встречать эту формулировку в случае другого убийства молодой женщины из-за поруганной чести48. А голова и сердце Виттории были соучастниками акта прелюбодеяния. Но ни один местный глоссатор не подтверждает такую трактовку. Уже в разгар бойни Джованни-Баттиста поднял глаза и увидел сжавшихся в дверном проеме служанок. «Убирайтесь отсюда, или я убью вас обеих. Идите, позаботьтесь о малышке»49.

Вряд ли бойня заняла много времени. Когда все было кончено, Джованни-Баттиста, хотя все еще кипел, тем не менее прекрасно помнил правила игры, по которым следовало завершить ритуал мести. Все еще держа в руке кровавый кинжал, он повернулся спиной к залитой кровью комнате и обратился к группке перепуганных женщин: «Все – спать!»50 «И мы пошли спать», – пояснила Диаманте впоследствии51. Что им еще оставалось делать? Как позже сказала Силея: