Любовь и сон

Бо, и Роузи Мучо, и Споффорд — умные, нераздвоенные, обычные люди, они даже вообразить не могли, что случилось с Пирсом, хотя он и пытался им объяснить. Дитя в тисках ночных кошмаров, которого утешают большие, надежные взрослые, ребенок, знающий, что взрослые избавлены от страхов, — и от этого он еще более одинок и напуган. Конечно, им трудно поверить ему или хотя бы посочувствовать. Пирсу и самому было трудно верить, ужасно, совершенно невозможно; его собственное «я» беспомощно, изумленно, тревожно глядело на Пирса из серого, холодного, небывалого узилища.

Он шел вместе с Барром по дорожке вдоль пляжа, мимо сувенирных киосков и продуктовых ларьков к железной ограде отеля, где старик обитал. Какое совпадение, вновь заметили они, довелось же встретиться не где-нибудь, а здесь, вдали от родных домов, и Барр сказал — мир тесен; но Пирс уже не изумлялся вешим встречам — не более, чем странствующий рыцарь удивляется встрече с отшельником в огромном, диком лесу, именно с тем, кто ему и нужен. Нет, Пирс не был удивлен; ему казалось, что теперь он будет встречать старого ментора и проводника на каждой безнадежной развилке своего пути, а если и не его, то кого-нибудь похожего; и все же он еще не знал, какой вопрос надо задать, чтобы освободиться, он даже не знал, есть ли такой вопрос.

Господи, не дай мне умереть от этого, думал он, возвращаясь в дом матери: тогда все будет тщетно, все — постыдно и он не сможет посмотреть в глаза другим мертвым.

— Она работала в центре психотерапии, — сказал Пирс матери. — Там она и связалась с этой. Группой.

Пришел вечер, и они снова сидели на пристани для яхт при маленьком мотеле, в котором у Винни была доля. Зимний воздух был мягок.

— Они называются «Пауэрхаус интернешнл», — сказал Пирс и сдавленно усмехнулся. — Пауэрхаус, да уж.[593] Псевдохристианский библейский культ. Специализируются на исцелениях, во всяком случае, их элита. Заявляют, что достигли большого успеха в излечении душевнобольных.

Винни обеспокоенно покачала головой.

— Я думаю, тут замешан ее прежний любовник, — сказал Пирс.

Он отчетливо видел их — агентов новой веры, ночных птиц, что с открытыми глазами угнездились во тьме его души: Мучо — орудие, Рэй Медонос — вялый чародей, а за ними, где-то на Среднем Западе, где стоял их храм, — основатель и глава секты, пророк-дракон, который появлялся на видеопленках, как волшебник страны Оз,[594] чтобы проинструктировать последователей и новобранцев. Роз описывала ему собрания: она решила, что Пирсу там будет интересно.

— Из тех, кто попал в секту, многие с этим справляются, — сказала Винни. — Ты думаешь — раз проглотили, оттуда уже не выбраться. Но выбираются же, и многие.

Тогда повсюду сновали секты — так, во всяком случае, казалось: на тропках, прельщая юных, возникали пряничные домики — и дети шли тысячами. Секты суть твари, что живут во время перехода, быть может, сложносоставные чудовища, которые сами дивятся внезапному прибытку сил; или не твари, а безнадежные беженцы на сломе времен, которые, как пассажиры тонущего лайнера, устремляются на задравшуюся корму, чтобы сгрудиться там; или же — симптомы социального и психического расстройства, которые были всегда, но только сейчас их впервые — или вновь — заметили. А может, ни то, ни другое, ни третье. Но Пирс видел их в вещих снах, и особенно часто — в последние годы; грезы о собственной секте нередки среди сновидцев, но до сих пор он всегда мог уверенно сказать, спит или нет.

— Они верят, что могут изменить мир в нужном направлении. Не просто исцелить. Они могут, ну, скажем, получить что-то молитвой. Найти потерянные вещи. Получить что хотят.

— О господи.

— Если ты просишь хлеба, не получишь камня. Так Иисус говорил.

Он пытался объяснить Роз, спокойно и откровенно, что у него долгие и сложные отношения с религией, что он много размышлял о ней, не только о предпосылках и догмах, но и о религиозной страсти. Но ты ведь не христианин, Пирс, сказала она удивленно. Ты католик.

— Если они все-таки позволят тебе увидеть ее, — сказала Винни, — ты должен проявить понимание, и не судить, и не впадать в истерику. Я об этом читала. А не то она еще глубже завязнет. — Винни немножко посмеялась и искоса посмотрела на Пирса. — Ты на такое способен?

— Не пробовал, — сказал Пирс.

Нет, он взъярился на нее, яростный деревенский атеист, забыв всю свою мудрость, своего нового бесконечного Бога в бесконечно малом сердце вещей; в невыразимом ужасе наблюдал, как она беспомощно погружается в сон под властью чар, — а она только смеялась, когда он так ей и говорил. Он разъярился и на себя, ужаснувшись своей злости, отсутствию такта и тактики. В конце концов у него и вовсе крыша поехала, хотя он не смог бы сказать отчего. Он не собирался говорить матери, что сам видел чудеса, из самых малых, — крохотные исчезновения или изменения времени и пространства, по большей части бессмысленные, но ужасающие: маленькие несомненные знаки, которые во сне обозначают, что реальность — вовсе не та, какой представлялась.