Читаем Любовь и так далее полностью

И снова вопрос: знала она или нет? Мы слышим отзвуки смеха друг друга, правда? Какой там, ученые подсчитали, процент вероятности возникновения жизни во вселенной, с учетом единовременного совпадения всех необходимых условия, как то: квазары, пульсары, Джонни Кварки, деление амебы и что там еще, — в физике я не силен, — один против нескольких миллиардов триллионов (в математике, кстати, тоже). Но любой здравомыслящий местный букмекер даст вам примерно такой же процент вероятности, что Стюарт мог оказаться в далекой лангедокской деревне, до сих пор ему неизвестной, в тот самый момент истории упомянутой выше вселенной, когда Олли свершал свой единственный акт семейного оскорбления действием, о котором потом искренне сожалел.

То есть, она все спланировала. Причем, ради него. Она подготовила и разыграла весь этот обман, а Оливер потом мучился угрызениями совести.

Рано или поздно правда все равно раскроется, верно? Ага, я слышу, как вы визжите: в кризисные моменты Олли обращается к той самой совокупной народной мудрости, которую, по его утверждениям, он презирает. Но вы снова неправы, старые вы калоши. Дело в том — и в этом более-менее сходятся все историки, и философы, и политики, и вообще все люди с головой, — что чаще всего правда так и не раскрывается. Чаще всего она закрывается еще больше, а потом ее просто хоронят. Это суровая норма. Суровая правда жизни. Но в текущий момент, очень редкий момент… и не делайте никаких обобщений… правда и вправду…

Увидимся в антракте.

ДЖИЛИАН: Стюарт вешал у нас полки. Похоже, Мари он понравился. Когда он сверлит стены дрелью, она закрывает уши руками и визжит. Стюарт просит ее передать ему винтики и дюбеля, и кладет их в рот, когда они уже не умещаются в руках. Потом он поворачивается к Мари и улыбается с винтиками во рту, и она улыбается ему в ответ.

МАДАМ УАЙЕТТ: Я позвонила им. Софи взяла трубку.

— Привет, Grand'm`ere,[120] — сказала она. — Хочешь поговорить со Стюартом?

— Зачем мне с ним говорить? — спрашиваю.

— Он вешает полки.

Я понимаю, она еще ребенок, но все равно это был не самый логичный ответ, даже для ребенка. Может быть, это все — результат английского образования. Французский ребенок в возрасте Софи наверняка уже понимает значение слова «зачем».

— Софи, у меня дома все полки уже развешаны.

Ну, дети не понимают логики, если им ее не демонстрировать, правильно?

Она замолчала. Было почти что слышно, как она сосредоточенно думает.

— Мамы нет, а папа копает морковку в Линкольншире.

— Скажи маме, чтобы, когда придет, позвонила мне.

Нет, правда. Эти англичане!

СТЮАРТ: До меня вдруг дошло, что они имели в виду, говоря об обоях. Не об обоях как таковых — на самом деле, последние жильцы содрали все обои и покрасили стены. Так что теперь все стены в доме белые, за исключением желтых кусочков скотча, где висели плакаты.

Нет. Я был на кухне, готовил ужин — никаких кулинарных изысков, обычный грибной ризотто. Софи сидела за столом, делала уроки. Мари «помогала», как мы это называем, и вдруг, перемешивая грибы, я краем глаза увидел диванную ножку. Самый обыкновенный деревянный шар, в котором изначально, наверное, было колесико, но…

Что? А-а, Джил была в студии. Срочно заканчивала работу — заказчики захотели забрать картину значительно раньше оговоренных сроков.

…но когда мы покупали этот диван в магазине подержанной мебели, он был уже без колесиков. Наш первый диван, который я называл кушеткой, пока меня не поправили. Собственно, я ничего не имею против — когда меня поправляют, я имею в виду. Джил обшила его новой тканью — ярко-желтой, насколько я помню. Теперь он обтянут синим, и обивка совсем потерлась, и он весь завален игрушками, но ножки — те же самые, как я заметил краем глаза…

Что? А-а, Оливер еще не вернулся из Линкольншира. Морковка, капуста — работа, которую не запорешь при всем желании. Что мне делать с Оливером? Отправить его в Марокко за лимонами?

Мы смотрели на нем телевизор. На этом диване.

— Кипит, — говорит Мари, привлекая мое внимание к плите.

— Спасибо, Мари, — говорю я. — Ты очень мне помогаешь. — Соус загустел и начал сбиваться комками, и его надо было как следует перемешать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза