Любовь и так далее

ОЛИВЕР: План В. Оливье из Ронсевальского ущелья, я думаю, не впадал в самоуничижение. Честь движет мною. Труби, мощный рог. Вперед, на битву! Крушить необрезанных! (Вопрос, нерассмотренный ранее. Странно, что вы его не подняли во время недавнего «часа допросов». Стюарт — он сохранил свой божественный нимб, свою пухлявую крайнюю плоть, или нет? Роялист или пуританин — как вы думаете? Кстати, без всяких расовых или религиозных намеков. Просто такой вопрос: когда нашего малыша-Стю извлекли из инкубатора и выпустили в большой мир, повстречался ему на пути или нет кто-то из этих евангелистов в белом плаще и с сучкорезной машинкой? [Что? Moi?[178] Как я всегда говорю, вы упустили свой шанс. Хотя, если хотите — а Оливеру в последнее время так triste-льно[179] не хватает средств, — мы можем встретиться потом, и я вам покажу. За умеренную плату. ]) Итак — вперед, на битву? Сразимся за то, что мое по праву, по чести и обоюдной клятве. Добивайся, и победишь опять. Вперед — на защиту своего рода. А вы как думаете?

СТЮАРТ: Что я там говорил, когда рассказывал о своих желаниях?

Я сказал: «Теперь я знаю, чего я хочу, и не трачу зря время на то, чего не хочу». Вроде бы все четко и ясно. И чаще всего именно так и бывает. Во всяком случае, было раньше. Но только, как я теперь понимаю, когда речь идет о простых вещах, о вещах неважных. Ты чего-то хочешь — ты это получаешь. Или не получаешь.

Когда же дело касается важных вещей… вполне вероятно, что ты получишь, чего хотел, но на этом история не кончается. Теперь возникают другие вопросы. Помните, что мне ответил Оливер, когда я его спросил, какая у него цель в жизни? Нобелевская премия, он сказал. По-моему — и я думаю, вы со мной согласитесь, — у него больше шансов выиграть в лотерею тройное продление кредита. Но представьте — просто представьте, — что он все-таки получил эту премию. Думаете, это решит все его проблемы и он после этого будет жить долго и счастливо? Мне так не кажется. Вы, может быть, скажете, что так проще — только хотеть и никогда не получить. Но, поверьте мне, это очень больно, когда ты хочешь и не получаешь.

Или я просто уклоняюсь от прямого ответа? Мы говорим о том, чего я хочу, а я даже ни разу не упомянул Джилиан.

СОФИ: Стюарт — мой папа, а папа — папа Мари, вот одна из причин, почему папа впадает в унылость (мы еще не нашли подходящее «взрослое» слово).

Тогда, может быть, папе с мамой надо завести еще одного ребенка? Чтобы было два к одному?

По-моему, замечательная идея. Гениальная идея. А вы как думаете?

ДЖИЛИАН: Ничего у меня не вышло. Вот — правда. Тогда, десять лет назад, я устроила спектакль, который, как я надеялась, поможет Стюарту освободиться. Но, похоже, что он произвел прямо противоположный эффект. Я надеялась, что он увидит, что моя жизнь с Оливером сложилась не самым завидным образом, и ему будет легче меня забыть. Вы знаете, что когда он только-только уехал в Америку, он слал мне огромные букеты цветов? Анонимно. Я обратилась в компанию по доставке, сочинила какую-то историю, что кто-то упорно меня преследует, вполне вероятно, маньяк, и они подтвердили, что заказы идут из Вашингтона. Излишне, наверное, упоминать, что Стюарт был единственным из моих знакомых, кто в тот момент жил в Вашингтоне. И Оливер явно все знал. Просто мы никогда это не обсуждали. Потом мы переехали во Францию, но он и там нас нашел. И я устроила ту сцену на улице — я знала, что Стюарт все увидит. Но я просчиталась, потому что, увидев этот спектакль, Стюарт, должно быть, решил, что меня надо спасать. А я все эти годы была уверена, что с ним все в порядке, что он забыл обо мне, что у него теперь своя жизнь.

Я часто думаю: а если бы он узнал правду — что мы с Оливером счастливы, — а тогда мы действительно были счастливы, — может быть, именно это ему бы и помогло? Может быть, его жизнь сложилась бы совсем по-другому? Может быть, он бы уже никогда не вернулся? А вы как думаете?

ОЛИВЕР: План С. Что там говорила доктор Робб? Да — что это нормальное и естественное состояние для депрессии: когда ты уверен, что лучше тебе не станет. Да, я согласен, хотя я бы выразился по-другому. В университете у меня был знакомый, молодой доктор, который только-только получил диплом. Однажды вечером мы с ним напились в баре, и он впал в уныние. В тот день старший хирург попросил его — теперь, когда он стал настоящим врачом, — сообщить очень плохие новости семье пациента с конечной стадией рака. Мой приятель раньше не сталкивался с необходимостью передавать такие горестные известия и в дипломатии был неискусен; и все же, насколько я понял, он проявил себя как подлинный сэр Генри Уоттон,[180] когда сообщил убитой горем семье, что их дорогой муженек, папа и дедушка скоро отправится к праотцам. Я спросил у него, что именно он им сказал, слово в слово, и я навсегда запомнил его ответ:

— Я им сказал, что лучше ему не станет.