Любовь и война. Великая сага. Книга 2

Дорогая моя жена, я начинаю эти записи и буду их продолжать впредь, чтобы ты знала, чем я еще занимаюсь каждый день, кроме того, что ужасно тоскую по тебе. Сегодня я осматривал столицу, и это была вовсе не такая приятная и обнадеживающая прогулка по причинам, о которых деликатность не позволяет мне упоминать…

При мысли о Бретт, ее милом лице, нежных руках, ее пылкости в минуты близости он почувствовал сильный огонь желания и на мгновение закрыл глаза. Потом, уже успокоившись, снова начал писать.

Город уже основательно укреплен, что, на мой взгляд, скорее говорит о предстоящей затяжной войне, чем о короткой стычке, как считают почти все вокруг. Конечно, по многим причинам было бы гораздо предпочтительнее, чтобы этот конфликт не продлился долго, и не самая последняя из них – мое страстное желание жить с тобой, моя любимая, там, куда направит меня долг службы в мирное время. Но если говорить не о личных причинах, а о тех, что касаются всей страны, то короткая война позволила бы быстрее навести порядок и расставить все по своим местам. Сегодня на одной оживленной улице я видел негра – то ли из вольноотпущенных, то ли из «контрабандных», как генерал Батлер назвал беглых рабов с Юга. Так вот этот негр даже не подумал отойти в сторону, чтобы дать мне пройти. Воспоминание об этом случае тревожило меня весь день. Разумеется, я, как и любой гражданин, хочу покончить с позором рабства, но свобода чернокожих не узаконена. Хотя я понимаю, что моя давно пропавшая сестра наверняка возразила бы мне, но все же не считаю, что мое мнение несправедливо или безнравственно. Напротив, я чувствую, что большинство думает точно так же. Во всяком случае, в армии так считают абсолютно все, это я знаю точно. Говорят, даже наш президент продолжает настаивать на срочной необходимости переселения освобожденных рабов в Либерию. Вот почему я очень боюсь затяжной войны, которая наверняка ввергнет нас в еще больший хаос слишком быстрых перемен в устройстве общества.

Он остановился, держа карандаш на весу и глядя на неподвижное пламя лампы. Каким сырым и тяжелым был воздух, даже глубокий вдох и то давался с большим трудом.

Ему вдруг стало стыдно за то, что он написал. Путаница и неразбериха, порожденные этой войной, уже начинали вызывать у него отвращение. Возможно, к тому времени, когда они с Бретт снова окажутся вместе и она прочтет этот дневник, включая то, что еще не написано, ответы, в том числе и его собственные, станут яснее, чем этим вечером.

Ты уж прости мне мои дурацкие философствования. Тревожная атмосфера, царящая в этом городе, рождает странные мысли и сомнения, а мне больше не с кем поделиться, кроме той, с кем я делюсь всем, – с тобой, моя бесценная. Спокойной ночи, и да хранит тебя Бог…