Любовь и войны полов

А, уж отбор на кафедру в Москве, где одних академиков больше десятка?! Это уже, как говорят, в футболе, Космос! Полёт на Луну. Бродяга Штирлиц тут отдыхает. Вот куда бы уж, он точно, никогда бы не прошёл – это тебе не в Рейхканцелярии балду пинать… Это тебе не гестапо, и даже не абвер. Там уже всё по-взрослому!..

Разумеется, о таких глупостях, как оценки и опаздания, не было и речи – я знал по опыту, что из застольных бесед дома, он почерпнёт больше, чем во всех школах мира. Так оно и было – главная трагедия его жизни начиналась, когда дом полон гостей, застолье в разгаре, а мать отсылает его спать – как это было мне знакомо! Я боролся с этим как мог!! Пропусков занятий я не замечал, считая, что в школу надо ходить только по желанию, плотно перекусив и хорошо отдохнув – в своём детстве я дал себе клятву, что не позволю будить своего ребёнка по утрам. В его школе за 10 лет я был лишь однажды – когда забыл ключи!..

Но, сразу после этой экскурсии, провёл с домашними беседу, что дитё необходимо освободить от всех домашних обязанностей, переведя на щадящий режим из игр, прогулок и отдыха. За обедом я принялся его тайно смешить, пока его же, из-за стола, и не выгоняли. Это вошло в привычку, и он стал есть, закрываясь от меня рукой…

В его школе оказалось хуже, чем даже в жуткие времена моего ужасного хрущово-брежневского детства! Учителя там орали на детей, как бешеные!!.

Я вспомнил маму, утверждавшую, что «учитель, хотя бы однажды повысивший на ученика, голос, уже не имеет права преподавать!». Слышала бы она там их рёв!..

Меня и заботило совсем другое – мой ребёнок должен всегда чувствовать в своей семье абсолютный тыл – место, где его примут любого и оправдают, чтобы он ни совершил. Это и есть ДОМ – единственное место в мире, где тебя все всегда любят, и где все всегда за тебя. Так готовил я к школе сына, хорошо помня, как мытарили в ней меня – у меня-то, как раз, такого тыла тогда и не было: моя мать выступала против меня. Она была на чужой стороне. Она была преподавателем в той самой школе…

Конкурировать со школой моего детства, в моём представлении, могла только местная живодёрня. Впоследствии, институт несколько расширил мои представления об обществе, в котором меня угораздило родиться. Хотя, и тогда, я уже знал, что живу в концлагере, который располагается в другом концлагере, который… Ну, и так далее…

Короче, я находился в системе правильных, всё более концентрационных лагерей, в которой, любой гауляйтер от педагогики, мог сделать с тобой, что угодно. В школе я всего ещё не знал, хотя о многом и догадывался. Не удивительно, что ненависть ко всем школам и институтам мира, въелась в меня уже и на всю мою жизнь!..

Школа, где меня тогда мучили, тоже считалась образцово-показательной и была у начальства на очень высоком счету, так как, малейшие проявления индивидуальности, искоренялись в ней, уже в самом зародыше. Так, что конечный продукт, этого славного учреждения, являл миру вполне законченного «строителя социализма»: полу-забитого полу-робота. Естественно, что третьим полюсом – как выпускным клапаном всей этой моей невыразимо драматической жизни, оказалась улица – наиболее отпетые соседские мальчишки, особенно привлекавшие меня своей полной распущенностью. Гекльберри Финн, по сравнению с ними, был эталоном благопристойности…

Три этих мира были яростными антагонистами, но мне некому было об этом сказать и, помятуя чёткие мамины наставления, я постоянно искал в них максимально приемлемую для всех трёх, «единую форму поведения». Как, «единственно правильную»…

Лишь много позже я осознал, что детская эта борьба моя, была глубоко естественным инстинктом сохранения самого главного, что есть в каждом – его психической целостности. Мой юный организм противился, как мог, любым формам неискренности, как главным угрозам своего мира внутреннего. Он стремился и хотел быть везде максимально естественным и одинаковым – только самим собой!

Постепенно, я принялся наблюдать, как выходят из этой ситуации другие. Особенно меня удручало, что для большинства людей этой проблемы не существовало и вовсе. Вообще!..

Самыми счастливыми, по моему убеждению, были те, у кого было, хоть какое-то своё – всё равно какое – любимое занятие или увлечение, которому они самозабвенно и предавались. Один день и ночь мастерил, какие-то модели чего-то, другой собирал свои невероятные радиостанции, третий увлекался музыкой и коллекционированием пластинок, четвёртый был повёрнут на спорте, пятый бредил рыбалкой и природой, шестой был неистовым рабом своей собственной всеобъемлющей жадности…

Я понял, что если, хочу быть счастлив, то мне необходимо срочно найти себе, какое-нибудь, собственное любимое дело. Всё равно, какое…

Для начала, я лихорадочно занялся, чуть ли не всем сразу, но того всепоглощающего кайфа, который читался на лицах моих знакомых, почему-то, не испытал. Собственная непригодность к различным хобби, меня порядком подрасстроила, и я стал ещё внимательней наблюдать, что заставляет людей, балдеть от вещей, оставлявших меня равнодушным…