Любовь и войны полов

Импровизированные столы накрывались в лагере прямо на траве, и тут тоже начинались долгие трапезы с многочисленными гостями из местных. Рыбы в тех местах много ещё и сейчас, ну, а тогда… И говорить нечего…

Улов делился поровну, но мы брали домой только линей, осетров и стерлядь. Линей довозил я живыми в папиных резиновых сапогах, и они долго потом жили у меня в больших, врытых в саду, деревянных бочках, в которых я им устраивал сказочный подводный мир. Перед тем, как они окончательно попадали на кухню, где их жарили в сметане с зелёным луком и яйцами. Чёрной икры, которую готовили по приезду, случалось до килограмма…

Через много лет, уже на Тихом – под Ванино, я увижу дикое варварство, когда по берегу тянется на километры, серебристая полоса из выпотрошенной и выброшенной, кеты и горбуши. Икру там, браконьеры заготавливали, уже тоннами! И вспомню, такие скромные и аккуратные, наши уютные рыбалки…

Я рос среди взрослых, рано проникаясь их интересами. Всего вокруг меня было через край – и незаурядных людей, и чрезвычайных событий, и тайной информации. Застолья были многочасовыми, а иногда и внесуточными, и являли собой впечатляющую школу жизни – яркую, фантастическую, запоминающуюся. К тому же, все они были непредсказуемыми – в любой момент мог приехать, кто угодно, и тут же, накрывался большой стол в гостиной – таковы были наши порядки.

Много пилось, елось, стрелялось, рассказывалось, декламировалось поэм и стихов, пелось песен, но ещё больше говорилось о политике. Причём вещей, о которых, надо было помалкивать. Везде!..

Второй страстью был спорт. Лёгкой атлетикой занимались почти все. И тут были, даже, свои семейные рекорды: отец в молодости молотил сотку за 11.8, ну а брат, бежал её уже за 10.8. Но первый выступал лишь за округ, а второй – за молодёжную сборную России, хотя и был юниором…

Десятиборец! Зато наш папа был настоящим силачём – он поднимал 8 пудов! Без рук – одними зубами. Мама играла в волейбол и в теннис. Сестра бегала барьеры, играла в волейбол и в шахматы. Одно время, семья в полном составе, гоняла крикет, затем переживала увлечения шахматами, скалолазаньем и настольным теннисом, в который мы с мамой играли и зимой – прямо на большом столе в гостиной!..

Меня поджидал тренер брата, но я выбрал теннис – игру индивидуалистов…

Третьим увлечением были книги – читали помногу, но лидером тут была уже старшая сестра. Книг в доме было порядочно, но всё равно – все они из дома постоянно, куда-то, расходились: к друзьям и знакомым – и уже редко возвращались. Собрания сочинений стояли, почти сплошь, разрозненные. Кто-то подписывался, забывал выкупать, следом шёл другой и брал другое. Ядром библиотеки было всего несколько солидных собраний сочинений «в одном томе». Это была идея Горького, осуществлявшаяся, где-то, ещё с 30-х…

Больше других, мне запомнился тогда «Весь Пушкин» – громадный, в несколько килограммов том, в котором поместился, действительно, уже весь Пушкин, начиная с его лицейских стихов, хулиганских сказок и поэм типа «Гаврилиады», вплоть до писем, рисунков и анекдотов. Там была великолепно написанная (по моему, Вересаевым) биография поэта, богато иллюстрированная картинами, портретами его родственников, современников и гравюрами СПБ, Царского Села и Михайловского тех времён…

Так, что он и существовал там целиком в аромате уже и всей своей эпохи, среди родных, друзей, событий и очень естественно в ней воспринимался. Позднее я прочёл, а потом уже и приобрёл, и все вересаевские раритеты «Пушкин в письмах», «Пушкин в жизни», «Друзья Пушкина», а английский писатель и мой первый издатель, Алекс Флегон, подарил мне ещё и своего «Пушкина без купюр» на русском, в котором заботливо вставил вместо стыдливых многоточий и пропусков поэта, уже и все его лирические матюжки.

(Не исключено, что у меня, вообще, единственный экземпляр этой книги в России, которая была издана в Англии лет с … 30 назад). То есть, у меня, действительно, собран уже «весь Пушкин»!..

И я твёрдо убеждён, что все собрания сочинений надо и издавать только так – всё в одном томе, с биографией, письмами, рисунками, картинами, с фото тех времён и мест – целиком в той эпохе. Потому, что писателя можно понять только в контексте его места в том его обществе, в той его жизни и в том его времени. И, никак иначе…

Четвёртой шла музыка, в виде нескольких сот пластинок, которые собирали родители ещё с 40-х, с американскими фокстротами, аргентинскими танго, ариями из опер, военными маршами и рабоче-крестьянскими песнями. Все у нас пели, но ни кто, ни на чём, кроме деда, и не играл; хотя учились все, но все, всегда и сбегали. Я бежал дважды – первый раз от скрипки, второй от фортепиано. (Пройдут годы, и сын сбежит от виолончели…)

Зато, как ненормальный, я колотил вовсю на ударных в местном джазе и брал целых 7 аккордов на гитаре, которых вполне хватало для любого аккомпанимента: тоника-субдоминанта– доминанта-тоника…