В углу, у окна, оперев голову о руки, сидел Гревилл. Но сразу же вслед за Эммой появился сэр Уильям. С трудом переводя дух, он приводил в порядок всклокоченные волосы, издавая странные, невнятные звуки. Вдруг он расхохотался. Приступы хохота просто душили его.
А потом он поздравил Гревилла. Старый скептик сомневался в верности Эммы, Гревилл ему возражал. Чтобы решить спор, они сговорились подвергнуть Эмму испытанию.
Но она это испытание выдержала.
Сэр Уильям просил прощения, Гревилл обнял Эмму и отвел ее обратно в постель. Она послушно делала все, о чем он ее просил. Не произнесла ни слова упрека. Ока устала, была совершенно разбита. И сразу же впала в глубокий сон.
Вечером, с помощью матери, она поставила свою кровать в комнату Гревилла, рядом с его кроватью. Ею овладел смутный страх. Ей казалось, что она может быть спокойна только зная, что он рядом.
Он хотел рассердиться, вернувшись домой ночью. Но она плакала и умоляла его. Покорно прижималась к нему и целовала его…
Глава тридцатая
Согласие с кредиторами все еще не было достигнуто. Они требовали, чтобы сэр Уильям стал поручителем Гревилла, только при таком условии они соглашались продлить срок выплат. Но сэр Уильям раздумывал, всякий раз прячась за новыми отговорками. Если он это сделает, кто сможет поручиться ему за то, что Гревилл когда-нибудь уплатит свои долги? Что он при своих неверных доходах не свяжет себя новыми обязательствами? Тогда через пару лет все-таки разразится катастрофа и получится, что сэр Уильям зря выбросил деньги.
Эмма читала сомнение во взглядах сэра Уильяма, обращенных на нее и Гревилла. Казалось, он все время старается что-то выведать и что-то взвешивает. Ею овладел страх. В сэре Уильяме живет тот же торгашеский дух, что и в Гревилле. Он не поможет, если для него здесь не отыщется выгоды. Но что может бедный предложить богатому? Сколько она ни размышляла, она так ни до чего и не додумалась. И ей оставалось лишь пассивно наблюдать за тем, как шел к концу отпуск сэра Уильяма, а ничего решающего так и не произошло. Гревилл запретил ей вмешиваться. А то она бросилась бы сэру Уильяму в ноги, умоляя и заклиная его, до тех пор пока он не смягчился бы и не дал ей доказательства своего отеческого расположения, о котором постоянно твердил. С ней он был любезен и вел себя как самый близкий ей человек. Он проводил в Эдгвар Роу все время, пока Гревилл вел переговоры с кредиторами в Лондоне и подготавливал отъезд своего дяди… В последние дни августа сэр Уильям должен был возвращаться в Неаполь.
Прощаясь, он подарил ей свой портрет, копию картины Ромни. Похоже, что он был настроен грустно. Он превозносил прелести мирной семейной жизни, которую он вкусил здесь, в Эдгвар Роу, и сожалел, что должен возвратиться в Неаполь, где у него, правда, были друзья, но не было никого, кто сочувствовал бы ему и жил только ради него. А Гревиллу, напротив того, можно было позавидовать! Да, он был беден, и у него много забот, но красота преобразила его дом, а любовь заключила его в свои теплые и мягкие объятия. Сэр Уильям хотел бы поменяться с ним. И он повторил свое приглашение навестить его в Неаполе. Он еще раз перечислил все удовольствия, которые ожидают Эмму в этом путешествии. Он будет ждать приезда Эммы следующей весной. Она должна пообещать ему это.
Эмма слушала его с некоторой сдержанностью, которая появилась у нее в отношении к нему с того испытания верности. Если он любит ее и принимает участие в ее судьбе, почему бы ему не помочь Гревиллу? Ведь она может быть счастливой, только если любимый ее будет счастлив. Но об этом сэр Уильям, казалось, не думал. Поэтому она не приняла всерьез его приглашения. Оно было не больше, чем простым актом вежливости.
Она вздохнула с облегчением, попрощавшись с ним. Несмотря на все его любезности, он все-таки всегда стоял между ней и Гревиллом. Им все время приходилось считаться с его присутствием, они побаивались богатого родственника, в руках которого была судьба их любви! А с той отвратительной сцены в ее спальне у нее осталось смутное чувство, что не так уж он прямодушен, каким ему хотелось казаться, что он потихоньку старается оторвать ее от Гревилла. Не он ли восхвалял тонкое искусство дипломатов, к которым принадлежал и сам. Умение управлять людьми как марионетками, тайно запускать в ход их механизм, заставляя при этом их верить в то, что они движутся по своей воле, сами собой… Хорошо, что он уехал. Хоть он и не помог Гревиллу, но все же ее тайный страх исчез. Между ними никто теперь не стоял. Тяжкий труд и заботы, удары судьбы и нужда — все это было им по плечу, если они были вместе. Если они любили друг друга…