Любовь языком иносказаний

Но разве я могла работать сейчас? У меня даже сердце учащенно забилось, когда я услышала, что Наиль и Ульяна развелись. Эта новость явилась для меня полной неожиданностью. Наиль… Он развелся, ему, наверно, было очень плохо, и Петр Петрович, видимо, сказал ему, что видел меня веселую, с другим мужчиной, чем сделал Наилю еще хуже. Он даже не пришел на работу… В каком же он состоянии? Что с ним? Мне было очень беспокойно. Рабочий день пролетел как во сне.

Возвращаясь домой, я вдруг поймала себя на том, что бормочу одну и ту же фразу: «Наиль, я люблю тебя».

Мои чувства настолько переполняли чашу, отведенную им, что норовили выплеснуться, мне уже было мало только думать о своей любви, мне было нужно говорить.

— Наиль, я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, — бормотала я, идя по тротуару. Когда со мной равнялся кто-то из прохожих, я бормотала беззвучно, лишь только шевеля губами. Когда же вокруг никого не оставалось, я снова возвращала голос: — Люблю, люблю, люблю тебя!

Троллейбус был полупустой, я села на последнее сиденье, спиной к водителя, вокруг — никого. Мой взгляд сквозил сквозь стекло немытого окна, а губы с маниакальной бесконечностью произносили одни и те же слова:

— Люблю, люблю, я люблю тебя! Как я люблю тебя, Наиль, как люблю!

Весь вечер я думала о том, насколько сильно люблю Наиля, я мысленно обращалась к нему и говорила, что в этом мире еще есть люди, которым он нужен как воздух.

На следующее утро я чуть ли не бежала на работу, существование без Наиля становилось для меня просто невыносимым. Наиля не было на работе опять. Мне показалось, что я сейчас сойду с ума. Наиль… Наиль… Не бросай меня…

Я снова спросила Ульяну, Петра Петровича, но они мне не отвечали ничего вразумительного, хотя из их слов и стало ясно, что с Наилем все в порядке.

— Но это же прогул! За это увольняют! — возмутилась Алевтина.

Я взглянула на нее, не сумев скрыть ненависти. Она относилась к числу тех людей, которые, не сумев заполучить желаемое, уничтожают это, чтобы не досталось никому.

Ну уж нет, я приложу все усилия, чтобы Наиля не уволили!

Как бы перетерпеть этот день? Без Наиля мое нахождение на работе мне кажется бессмысленным. А завтра суббота, потом воскресенье — я снова не увижу его. Наиль…

Он пришел в понедельник. Такой же, как обычно, хорошо выглядящий, в прекрасном расположении духа, положил на мой стол липовую справку из поликлиники.

Я безразлично убрала справку в папку. Что-то надломилось во мне. Как в механизме, работающем на износ. Я устала. Я устала от своей невостребованной любви с надрывом, от потрясений, связанных с ним. Мне не хотелось новых потрясений, даже если бы они были положительными. Я их просто больше не выдержу. Я не хочу, чтобы что-нибудь менялось. Мне хочется спрятаться в свою раковину и не пускать туда никого. Я боюсь всего. Я устала. Я хочу жить только по привычке, без мыслей и без чувств. Так, наверно, легче.

Глава одиннадцатая

— Это же не сын, это сволочь! — возмущалась, сидя у меня на кухне, Люда. — Дома слова живого не услышишь — только «рэкет», «комки», «лимоны». Я им с Наташкой уже говорю, вы, мол, дождетесь, что Анжелочка первое слово не «мама» скажет, а «доллар», — Люда отхлебнула чая и продолжила снова: — Со мной, значит, он не разговаривает, все какие-то обиды, а я прихожу к Илюшке на свиданку, и тот мне говорит: «А че это Сашка мне сказал, что с Наташкой начал разводиться?» Я говорю: «Как разводиться?», ведь я ниче не знаю. Нет, Нель, ну это мне нужно было к мужу в тюрьму пойти, чтобы узнать, что сын со снохой, которые в моей же квартире живут, разводятся! Я у них как служанка, в упор меня не видят. С работы прихожу — эта жирная сидит, «Элен и ребята» смотрит. Я ей говорю: «Наташ, ну уж посуду-то могла бы помыть», а она мне таким, знаешь, противным-противным голосом: «Я Анжелочку кормлю». Ну, едрит твою налево, что же она Анжелочку круглые сутки без перерыва что ли кормит?!

— Не говори, — поддакнула я соседке, подливая ей чая.

Люда взяла еще один кусочек датского рулета, который я до половины нарезала прямо в его картонной подставке, и возмущенно продолжила:

— Это же не сноха, это сволочь!

Через полчаса, добравшись уже до своей свахи, Люда вдруг вспомнила, что еще не смотрела «Санта-Барбару», и побежала домой.

— Ба, у тебя здесь Скарлетт лужу сделала что ли, а я вляпалась! — воскликнула она около порога.

Скарлетт — это моя болонка, я завела ее четыре года назад и назвала в честь любимой героини.

— Это почему мы здесь насикали, а? — начала я ругать собаку, как только закрыла дверь за Людой. Скарлетт, забившись под трюмо, смотрела на меня своими настороженно округлившимися черными глазками, только и выделяющимися вместе с темным носом на фоне облака бело-желтой шерсти. — Ну-ка, иди сюда! Нет, иди сюда, безобразница! — приказала ей я, сидя на корточках и стуча полусогнутым пальцем по полу.