Любовь – игра для двоих

— Вот как? В таком случае, можно сказать, что она выбрала не только бар, но и нашу с вами дальнейшую судьбу, — тихо проговорил Этторе.

И, если учесть тот факт, что я никогда не доверила бы этой экстремалке выбрать для меня даже цвет губной помады, то остается только гадать, чем обернется для нас обоих тот судьбоносный поход в бар, подумала про себя Даниэла.

— Но вас, похоже, не радует это обстоятельство? — с тревогой в голосе поинтересовался Этторе.

И не успела Даниэла ему что-либо возразить, как из кармана его пиджака послышалась звонкая трель мобильного.

— Теперь нам уже вряд ли удастся незаметно сделать фотографию картины, — с улыбкой заметила она, показав кивком на встрепенувшегося смотрителя.

— Ничего, через несколько минут его бдительность рассеется, — поспешил успокоить ее Этторе, но, взглянув на дисплей. вдруг заметно смутился и, нажав кнопку ответа, отошел в сторону, еле слышно разговаривая о чем-то со своим собеседником.

Даниэла отвернулась, сделав вид, будто ее внимание всецело занимает понравившаяся им обоим картина. Но через несколько секунд осторожно повернула голову, чтобы украдкой понаблюдать за выражением лица Этторе. И тот, заметив ее взгляд, вновь смутился и поспешно отступил в глубь зала, спрятавшись за прохаживающимися вдоль стен посетителями.

Так я и знала! — с досадой воскликнула про себя Даниэла. Это наверняка звонит та самая Барбара, с которой они, по его словам, «просто знакомые»… Лгун несчастный… Просто знакомые… Подумать только… Да с самого начала было понятно, что он неравнодушен к этой Барбаре… И письмо ему необходимо было прочесть только потому, что в нем говорилось о ней… А я всего лишь исполняла роль переводчика… А теперь всего лишь роль первой попавшейся девушки, оказавшейся поблизости в тот момент, когда ему было особенно тоскливо… Наверняка он поссорился с Барбарой перед отъездом из Базеля, вот и мучился все это время, не решаясь сделать первый шаг к примирению… А теперь, когда она сама позвонила, мое общество ему больше ни к чему… Готова поклясться чем угодно, что он уже проклинает себя за свое скоропалительное решение пригласить меня на прогулку и лихорадочно придумывает какую-нибудь отговорку, чтобы прекратить нашу экскурсию… Что ж, думаю, я поступлю великодушно, если избавлю его от объяснений…

Решительно перекинув ремешок сумочки через плечо, Даниэла быстрым шагом направилась к выходу из зала. Но, не пройдя и нескольких шагов, услышала позади взволнованный голос Этторе:

— Постойте, синьорина Ламбретти… Куда же вы?

— Куда-нибудь, где мне не придется выслушивать ваше вранье, — не оборачиваясь, ответила Даниэла.

— Мое вранье? — растерянно переспросил он. — Что вы имеете в виду?

— Вы и сами это отлично знаете, — холодно откликнулась Даниэла. — Так же отлично, как и немецкий язык, на котором вы наверняка только что разговаривали с Барбарой… Кстати, при случае передавайте ей привет от меня… Как от двоюродной сестры вашего коллеги, которая является для вас просто знакомой… Вы ведь всегда именно так представляете друг другу тех женщин, которых намереваетесь внести в свой донжуанский список? — с легкой иронией поинтересовалась она и, не дожидаясь ответа на свой вопрос, вышла из зала.

Проходя мимо одного из смотрителей, она, поинтересовалась у него, понизив голос:

— В этой галерее ведь не разрешается фотографировать картины, не правда ли?

Смотритель с готовностью закивал.

— Конечно, синьорина. Это строго запрещено.

— Для всех? — вновь поинтересовалась Даниэла.

— Для всех, — подтвердил смотритель.

— Но, видимо, не все это знают… — продолжила Даниэла, — потому что в том зале, из которого я только что вышла, один синьор в оливковом пиджаке пытается сфотографировать картину Хайеса… Я подумала, что вас может заинтересовать мое наблюдение, — заметила она и направилась к лестнице.