Любовь инженера Изотова

Ей было грустно. Почему она плохо проводила Алексея? Он ждал от нее ласкового слова, просил "улыбнись". Она косо улыбалась, как будто он нанес ей бог весть какое оскорбление. Уехал в служебную командировку. Не сумела принять это просто, по-товарищески, изобразила страшную трагедию. Это свинство с ее стороны, она сама не понимала, что с ней стряслось. Сегодня же вечером она скажет Алексею по телефону, что все в порядке, она успокоила свои нервы. Взять ромашку, погадать: любит - не любит. На саму себя погадать, любит она или не любит, вот что узнать у ромашки. В сущности, она этого до сих пор не знает. Зачем она вообще из Москвы приехала? И зачем на этот пикник дурацкий поехала? Ей здесь одиноко, неловко. Никому она не нужна. И ей никто не нужен. И делать ей здесь нечего. Если бы можно было уйти, она бы ушла. Вышла бы сквозь папоротники на дорогу, к вечеру бы, наверно, дошла. Сколько километров? Может быть, попросить машину, сказать, что нездоровится. Но никто не поверит и стыдно привлекать к себе общее внимание. Надо как-то дождаться вечера. Причесаться, снять пижаму, комары кусают тех, кто их боится. И хорошо бы поесть. Что случилось, подумаешь.

- Ну что, очень вам скучно? - услышала Тася над собой ласковый смеющийся голос Терехова.

Она посмотрела наверх, увидела его глаза и опустила голову.

- Бедная девочка. Вас съели комары, бедняжка моя. Закурите, комары боятся дыма. Вы умеете курить? - Он протянул ей папиросу, поднес, закрывая ладонью спичку. - Закурите, не сердитесь на меня. Я знаю, какая вы сердитая.

Тася что-то пролепетала. Она чувствовала себя беспомощной и растерянной перед ним с первой же встречи на заводе. Потом она не думала о нем, не вспоминала. Вернее, не разрешала себе думать, ничего не ждала и все-таки ждала и что-то предчувствовала.

Ей следовало немедленно уехать в Москву, а не делать вид, что ничего не происходит.

- Да вы курить не умеете, вот беда, - засмеялся Терехов и отошел.

Она посмотрела ему вслед - у него была смешная походка - и вспомнила, как он стоял, задрав голову, перед колонной с голубым огоньком.

Казаков и другие мужчины с полотенцами на головах, похожие на бедуинов, разводили второй костер, чтобы вскипятить ведро с чаем.

Терехов окликнул бакенщика и стал говорить с ним. Бакенщик, небритый, в холщовой робе, ухмылялся:

- Приехали ко мне на курорт. - И требовал за что-то денег.

Терехов нахмурился.

- Что ты, братец, чересчур много о деньгах говорить. Мы только что приехали.

Но бакенщик перечислял и загибал темные пальцы на руках: он хотел получить деньги за ведра, за воду, за наловленную на заре рыбку, за сучья, приготовленные для костра. Глухая алчность светилась в его глазах. Сами начальники, любители свежей ухи и чая с дымком, развратили его. И Терехов, видно понимая это, махнул рукой, брезгливо сморщился и отошел.

Уха, приготовленная серьезным толстяком, была очень вкусной.

Неподалеку была разостлана еще одна скатерть. Там пировали дети различных возрастов, вернувшиеся с купания, и шоферы. Там не было ни вина, ни водки, - только лимонад.

Терехов несколько раз поднимал стакан с вином и молча пил, глядя на Тасю.

Разговор зашел о взрослых детях, которые не хотят учиться. Завела его женщина-хирург, у которой, оказалось, был еще сын. Сын-десятиклассник приносил двойки, предпочитая танцульки приготовлению домашних заданий.

- Ну что делать? - восклицала мать. - Чем я виновата, что он, оболтус, не хочет учиться? В Москве я видела так называемых стиляг, на улице, в ресторане, - в общем, их там легко увидеть. Ходят кудлатые, в узких брюках, с гадкими рожами. У нас вы таких не встретите. Их нет. Впрочем, это понятно, наш город заводской, откуда им браться? Мой оболтус тоже не стиляга, ничего такого, а просто оболтус. Вот полюбуйтесь, он идет.

Подошел ее прелестный лодырь, добродушно и ясно улыбающийся, походка вразвалочку, одет буквально в лохмотья. Он нагнулся к матери и шепотом что-то спросил, как спрашивают трехлетние дети, смущенно пряча глаза и улыбаясь пухлыми губами, над которыми уже был заметен темный пушок.

Что-то он попросил, мать разрешила, и он побежал, резвый теленок, испытывающий простые радости: вот он бежит, вот мама разрешила выпить портвейну.

- Не горюй, Эльвира, - грубоватым голосом сказал Терехов, - я заметил, что каждый в конце концов находит свою судьбу. Никто не пропадает. Пойдет твой парень послесарит. Это нам, родителям, так страшно все кажется, а ему небось не страшно. Ему жизнь улыбается.

- Тебе хорошо говорить, твой сын - отличник и зубрила, с утра до ночи сидит зубрит, я знаю, - ответила Эльвира, - а мой - оболтус и балбес. Интересно, между прочим, где моя младшая дщерь, что-то она притихла, это мне не нравится.

На другом конце скатерти тоже шел разговор.

- Я начал создавать район с карандаша, - говорил краснолицый грузный человек с полотенцем на животе, тот, который варил уху. Казаков сказал Тасе, что это секретарь райкома. - Провели мне телефон, поставили его на окне и блокнот под нос положили. А через три дня привезли нам десять кухонных столиков - это было событие.