Любовь из металла

Они плыли на том плоту. Даже с такой высоты их можно было различить благодаря особому освещению, благодаря их одеждам, их сущностям. Все восемь. Двое золотых, двое медных, двое новеньких астерионовых, двое серебряных. Каждая пара состояла из одного мужчины и одной женщины.

Тела их облачали, если не считать металлических панцирей кожи и длинных каскадов пламенеющих, тлеющих волос, второй кожей одежды из драгоценных камней, чешуи, блесток. Они походили на роскошных насекомых, и с приближением можно было ухватить блеск глаз, глядящих на тебя в ответ.

Боже, как могла я когда-то думать, что можно любить подобное создание? Поклонение — да, самопожертвование — вероятно. Но не любовь. Как можно любить что-то настолько прекрасное, что тяжело смотреть? Как глядеть в самое сердце солнца. Ослепнешь.

Но толпа, вечно голодная до сенсаций, до чего-то отличного от скучной, изнурительной рутины реальной жизни, кричала и аплодировала.

Моя шея уже болела, выгнутая под таким углом. Ну и что.

Плот нырял все ниже, ближе. Теперь можно было, при очень высоком росте, дотянуться и коснуться кончиком пальца обшивки нижней его части.

Я видела его. Сильвера. Он стоял у низкой золотой ограды, глядя вниз, и его прекрасные глаза скользили по нам, без малейшего оттенка требования, сомнения, или смятения, — только та нечеловеческая уверенность, в которой не было места горделивости. Его глаза как пламя цвета солода. Его длинные волосы, густые, струящиеся волной, гранатово-красные. На нем черные, чернее самой ночи одежды.

Красное облегало тела черных астерионов. Я мельком увидела их на плоту. Видела и Глаю в золотом, настраивающую лебединую шею флейты. Двое золотокожих, одетых в серебристые покровы, сначала неподвижно стояли на руках, затем на одном пальце, другой рукой махая нам, смеясь и точно держа равновесие. Копперы были одеты в павлиново-зеленое. Они бросали нам цветы, но растения растворялись в воздухе еще до того, как кто-то успевал их поймать.

Видела его. Я видела его, как если бы все остальное лишь частично существовало, а он был больше всего сущего на земле.

Его глаза скользнули по мне. Я почувствовала это, будто прикосновение. Видел ли он меня? Высокую, худую, обыкновенную девушку в ношенном белом платье, со смуглой кожей и темными волосами. Человека. Очередного человека, приковавшего взгляд к нему и его племени.

Разумеется, он меня не видел. Но по прикосновению его взгляда, я почувствовала, как мой дух из тела перетек в его глаза, и как с движением их перемещался и он от человека к человеку, следуя чужой воле.

Вскоре началось Шоу.

Думаю, над парком распылили кое-какие легализованные наркотики. В воздухе висел знойный аромат фимиама, что напомнило мне о церковных действах, которые Дед утверждал в качестве обязательных процедур для проклятых. И лучи, перечеркивающие небо, — может быть, и они были не просто светом.

Боль в шее ушла. Она больше ничего не значила, ведь я лишилась тела, существовал лишь парящий дух, подвешенный в воздухе как смытая с края плота папиросная бумага.

Они пели нам, играли сцены из драм, боролись и музицировали. Бессовестное количество усовершенствований претерпели их умения, и теперь создавалось впечатление, будто все это должно было опровергнуть тот факт, что когда-то эти создания хоть на секунду можно было принять за человеческое существо. Теперь нельзя. Они стали волшебниками.

Конечно, нельзя было бы и на миг допустить мысль, что они смертны, когда они умеют вытворять такое… и такое…

Джейн говорила, что копперы были актерами. Сейчас их игра отличалась более чем просто очевидными способностями. Что-то в голосовых устройствах, — певцы тоже были этим снабжены, — заставляло слова звучать одновременно и над головой, (как если бы плот сновал взад и вперед по плато), и внутри самого уха, исключительно для тебя одного. Такими были их голоса. Каждое слово — капля света, или капля тьмы. Но это не все. Сцена, разыгрываемая копперами, была взята из старинной пьесы, не знаю какой, возможно, древнегреческой. Он и она, выступив вперед, изменились. То есть их одежда поменялась, прямо на глазах.

Их изумрудные паноплии осовременились. Неожиданно грудь женщины оказалась обнажена — совершенные медные полусферы с красными бутонами сосков. На ней была отделанная оборками металлическая юбка приглушенно-золотистого цвета, и в гладкие лимонно-желтые волосы вплетены змеи. Преображение произошло плавно, без сторонней помощи, ничто не замутняло нам зрение. Мужчина-коппер тоже переоблачился в килт из металлической чешуи, руки его обвивали бронзовые кольца, а светловолосую голову венчал бледный цветок-корона.

Цветы, металл и ткань излучались самой их нетелесной плотью, заменяя изначальные одежды, которые также таяли в никуда.

Аудитория аплодировала этому волшебному действу так же, как аплодировала последовавшей за ней драматической зарисовке: короткий, таинственный обмен, исполненный сексуальности и волнения, и все же неискренний.