Любовь к ближнему

Жюльен хотел сказать еще что-то, сглотнул, задвигал кадыком. Ему тоже не удавалось высказаться. Он тяжело дышал. Меня трогало его бессилие: любой на его месте смешался бы. Я бы охотно выразил ему сочувствие. Сюзан на другом конце стола нервно крошила хлеб, опустив глаза. Поднимая их, она смотрела на мужа сурово, без малейшей попытки смягчить взгляд. Видимо, весь этот праздник в мою честь сильно раздражал ее. Все мои друзья тоже выглядели смущенными, теребили приборы, машинально подносили к губам бокалы. Не переоценили ли они собственное великодушие? Наконец Жюльен кашлянул, резким движением ладони отбросил со лба прядь волос. С замешательством было покончено. Из глубины зала грохнули аплодисменты. Жюльену аплодировали, даже когда он молчал, словно его безмолвие тоже было отмечено гениальностью. Его как будто позабавил этот спонтанный взрыв рукоплесканий, он нашел глазами кучку подхалимов, а потом вместо того, чтобы продолжить выступление, адресовал мне улыбку, потрясшую меня до глубины души. Мне пришлось приложить все силы, чтобы не разреветься, как телок.

– К черту речи… Добро пожаловать, Себастьян, будь среди своих друзей как дома.

Снова раздались радостные крики. Как ни глупо, меня бил озноб. С немилостью было покончено, скобки беспорядочности закрылись. Все бросились ко мне, окружили, стали наперебой поздравлять. Не знаю, подстроил Жюльен этот апофеоз или он получился сам собой, но это был чудеснейший момент во всей моей жизни. Остаток ужина я провел в каком-то счастливом отупении: занавески трепетали в ночном воздухе, в бокалах пузырилось шампанское. Я перестал быть воплощением мерзости, которое брезгливо отшвыривали на ковер, я превратился в бриллиант, засиявший без оправы. Я прошел чистилище и теперь купался в теплом свете раскаяния.

Несоответствия

Отправившись в туалет, я по ошибке забрел на кухню, оказавшуюся холодной, как операционная: рабочий стол из полированной стали, сияющие, как стекло, оловянные и медные кастрюли. Там вкалывали два поваренка, почти мальчишки, под присмотром раскрасневшегося шеф-повара, снявшего из-за жары колпак. Все здесь кричало о достатке, порядке, надежности. Я вспомнил величественные двери дома, лепнину на потолке, картины на стенах, о которых мне успел рассказать Жан-Марк: Арройо, Ники де Сен-Фаль, Гастон Шайсак и даже маленькая работа Баския. Я почувствовал себя пигмеем. Жюльен достиг самого завидного достатка, какой только могут обеспечить деньги. Подумать только, а ведь мы начинали в равных условиях! Сворачивая за угол коридора, я столкнулся с Сюзан, выходившей из ванной. Мне казалось, что она рассержена, но она бросилась мне на шею с колышущейся от волнения грудью и сказала:

– Ах, Себ, ты всего этого не заслужил. Это зашло далеко, слишком далеко.

Оттого, что она повисла у меня на шее, я напрочь смешался. Я был недостоин этого чистокровного первого сорта, она больше шла Жюльену, чем мне. Я стоически ответил:

– Возможно, мне были нужны эти испытания, чтобы понять!

Сюзан посмотрела на меня, как на раненого, от которого приходится скрывать правду о его ранении.

Вернувшись в столовую, я застал всеобщий разброд, ураган веселья: рубашки распахнулись, декольте тоже, спиртное развязало языки и тела. Казалось, они воспользовались моим отсутствием, чтобы дать себе волю. Стояла липкая жара, порывы ветра из близкого Булонского леса почти не освежали. Внезапно Жюльен, уже под хмельком, вскарабкался на стул.

– Дорогие друзья, от волнения я забыл сообщить вам две важные новости. Жеральд оставляет писательство и музыку и поступает в крупную медиакорпорацию. Леон, брат Себастьяна, три года состоящий в нашем клубе, поступает в мою фирму, чтобы возглавить продовольственный отдел. Это значит, что теперь он сможет возбудить дело против любой компании, несшей прежде ответственность за избыточный вес потребителей. Он заставит их с лихвой поплатиться за муки своей молодости. Даю вам торжественное обещание: через пять лет мы свернем шею «Макдоналдсу», по крайней мере во Франции!