Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания

В одной из пояснительных справок об А. А. Шемшурине сказано: «московский купец, интересовавшийся искусством и литературой» [21]. Андрей Акимович Шемшурин (1872-1939) характеризовался также как меценат, литературовед, искусствовед; он был избран членом Императорского Московского Археологического общества (избран 28 марта 1914 г.), почетным членом-корреспондентом московского Румянцевского музея, а в 1920-е гг. работал в Отделе рукописей Румянцевского музея. Но, пожалуй, первая из приведенных аттестаций наиболее точно определяет профиль деятельности этого человека — притом что интерес Шемшурина к искусству и литературе, а также к общественной проблематике нашел свое отражение в целом ряде написанных им книг. Изданные за его собственный счет, они не вызвали в литературной и читательской среде заметного резонанса, а их автор, несмотря на всю свою упорную деятельность, предпринимавшуюся на самых различных направлениях — от художественной прозы и театральной критики до актуальной публицистики и исследовательских, искусствоведческих, лексикографических и палеографических этюдов так и остался литератором-дилетантом.

В собственных опытах художественного творчества, вдохновленных «новым» искусством, Шемшурин, однако, эксплуатировал главным образом формы и приемы, выработанные «декадентством» 1890-х гг. Об этом свидетельствуют две книги его «Миниатюр», включающих стихотворения в прозе, короткие сюжетные зарисовки, лирические медитации, сугубо импрессионистическая природа которых в ряде случаев подчеркнута подзаголовком: «Передача настроения» [22], некоторые из них окрашены в тона специфического декадентского «демонизма», как, например, этюд «Сегодня я видел труп».

Одна из миниатюр второй книги, «Плач (подражание Библии)», посвящена В. В. Гофману [23]. Последний в одном из писем к матери (23 марта 1909 г.) называет Шемшурина «хорошим, настоящим другом». В 1900-е гг. для Шемшурина, тяготевшего к московским модернистам, но так и не принятого полноправным участником в их окружение, дружеские отношения с Виктором Гофманом давали едва ли не единственную возможность узнать изнутри о том что происходило в этом закрытом для него мире. С другой стороны, Гофману, оттесненному на периферию этого мира, болезненно переживавшему свое положение, но тем не менее вовлеченному во «внутреннюю» жизнь московских, а позднее и петербургских писателей, роль «вестника», информатора о текущих литературных и окололитературных делах оказывалась вполне по душе, в какой-то мере она способствовала поддержанию его уверенности в собственных силах и творческих возможностях. Не исключено, что достаточно интенсивная переписка, установившаяся между Шемшуриным и Гофманом после переезда последнего в Петербург, таила под собой и такую психологическую подоплеку. Письма Гофмана к Шемшурину (ответные шемшуринские письма, видимо, не сохранились) содержат немало ценных сведений, характеризующих их автора и в биографическом, и в творческом плане, — но еще более значимы они как своего рода эпистолярная хроника литературных событий.

В биографических заметках о своих корреспондентах Шемшурин так характеризует Гофмана и обстоятельства знакомства с ним: «Поэт эпохи символизма, но стоял он одиноко. Когда вышла в свет моя книга "Миниатюры", то оказалось, что я стал знаменитостью, хотя я долгое время этого и не подозревал. На улице на меня показывали пальцами, обо мне говорили, но я ничего не замечал. Так я и проспал свою славу. Так, во выходе в свет моей книги, ко мне явились Гофман и Рославлев, два поэта, чтобы познакомиться со мной. Гофман произвел на меня чарующее впечатление, и мы стали друзьями. Рославлев был груб, потом он скоро уехал из Москвы, и я редко видал его. <…> Стихи Гофмана были такой музыкальности, которая уже не нравилась передовым поэтам. Очевидно, время требовало больше диссонансов. <…> От стихов Гофман перешел на рассказы, но, кажется, не к выгоде для себя. Странно, что когда эти рассказы выходили из-под его пера, то на них бывал какой-то аромат свежести, чего-то нового, но потом все это пропадало: очарование исчезало. <…> По складу своего ума Гофман не был похож на человека, который может застрелиться. Я объясняю этот случай тифозной горячкой. Мне сообщили из Парижа, что, поранив себе руку, Гофман пошел к врачу, который сказал ему, что рана его пустяковая, но что он, доктор, опасается, не тиф ли у него, и просил показаться еще раз. Второй визит не состоялся, так как Гофман покончил с собой. Очевидно, тиф был в разгаре» [24].

Письма В. В. Гофмана к А. А. Шемшурину печатаются по автографам, хранящимся в архиве Шемшурина (РГБ. Ф. 339. Карт. 2. Ед. хр. 13).

1.