Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Как многие из нас путают страх перед наказанием с добродетелью? Невозможность украсть — еще не честность. Мы убеждаем себя в собственной добродетели, но страх перед наказанием — еще не добродетель. И когда судьба пырнет наотмашь и истинная натура полезет из душевных прорех лежалыми, прелыми комьями, мы с ужасом и отвращением поймем, что вот это вот — тоже есть настоящие мы, и никакими моцартами этого уже не забросаешь. Вот она — природа человеческая, вся разом, да в négligé, а то и вовсе нагишом, развалилась на диванах, хохочет: что-то ты теперь делать станешь, человек, как-то заживешь, зная о себе такое?

Никому не пожелаю заблуждаться относительно себя после 40: боком выйдет, да с последствиями. «Нет мук горше, чем муки внезапно приобретенной совести», если верить Салтыкову-Щедрину.

Собственно, моя пойманная за хвост одинокая мысль не несет в себе ничего ни крамольного, ни глобального, однако весьма и весьма неожиданна.

Подобьем бабки — вот он я, взрослый, самостоятельный, успешный мужчина в самом расцвете сил, сижу в такси по пути к какой-то Лене, которая — по телефону — обещала мне рассказать детали возможного заговора с целью неудавшегося покушения на меня со стороны моего клиента-миллиардера, которого самого недавно пытались убить и чье дело я блестяще проиграл, несмотря ни на что.

За последний месяц мне довелось пережить столько, сколько многим не выпадает на всю жизнь, и вот он я — жив и здоров и даже несколько пьян. Так может, не стоит переживать о том, на что все равно не имеешь никакого влияния?

Я мог бы тогда выслушать Плетнева, и, возможно, сейчас он был бы жив. Возможно, именно поэтому я и еду к Лене, чтобы загладить свою вину перед тем, что не смог уберечь от смерти труса, подлеца и вымогателя, избивавшего женщину, на чьи деньги он жил, человека, готового на все ради того, чтобы сладко жрать и пить, и готового на еще большее, чтобы отомстить тому, кто «отнял» у него такую возможность, человека, который скорее всего убил бы меня, несмотря на все его заявления о том, что он пришел просто «напугать». Неужели я искупаю вину, я, сроду никогда не позволявший себе сентиментальности, считавший ее уделом неженок или лицемеров?

Или не в вине дело? Может быть, мне все это просто нравится? Опасность. Тайна. Вся эта кисло-сладкая кутерьма, это ощущение, когда жизнь бьется где-то у горла, и каждый удар ты чувствуешь и благодарен за него, потому что ведь всего этого, ни друзей, ни врагов, ни музыки, ни песен, ни весен, ни зим, ни — да что уж там! — тупой как пробка питонихи Баффи, ни Плетнева с Левиным, ни Лены с ее приторным печеньем, ни анти и просто капиталистов, ни коньяка, ни жены, с ногами забирающейся в кресло, вообще ничего, ни больше ни меньше, вообще никак, ничего и никогда могло бы попросту не быть! Так не стоит ли оно все того, чтобы где-то между прошлым и будущим ударами, когда сердце замрет на высоте между вдохом и выдохом, от всего него поблагодарить жизнь за то, что она есть?

Я открываю окно. Похолодало, и будет еще холоднее, к полуночи прихватит точно.

Над Москвой в бархатной пустоте раскинулся Млечный Путь. Галактика, по сравнению с которой не то что этот замерший в вечных пробках город, но вся планета, вся Солнечная система не песчинка даже, не волосок, но бесконечно малое ничто. И галактик таких миллиарды миллиардов, и свет, который я вижу, возможно, свет уже давно погасших звезд, и вот в этом-то огромном ничто и нигде есть человек, который едва на десятую часть спектра способен видеть эту бессмертную, по его меркам, красоту и вопреки всякой логике удостоился везения быть. И человек этот…

— Вас ждать?

— А?

— Приехали. Вас ждать?

— Нет, спасибо.

Я выхожу и иду к подъезду, на ходу запахивая пальто. Такси отъезжает.

Мои шаги отражаются от стен подъезда. Красивый подъезд. Хороший дом в престижном московском «старом центре». Откуда у Лены деньги на такую квартиру?

Я звоню в дверь.

Никто не отвечает. Звоню еще раз, долго и настойчиво.

Щелкает замок. Дверь открывается.

— Проходите… — говорит Гарри, и его коляска отъезжает назад, чтобы я мог войти. — Лена звонила по моей просьбе.

* * *

Мы сидим за большим круглым столом в гостиной, и только теперь, когда квартира пуста, я понимаю, насколько она большая. Антикварная мебель. Картины. Ковры. Настенные часы, гардины на окнах.

— Вы удивлены? — Гарри сидит, откинувшись на спинку своего кресла, и задает мне вопросы. Видимо, по его замыслу, я должен на них отвечать.

— У меня дома есть телевизионная приставка…

— Простите?

— В ней, среди прочих, есть канал американских боевиков. Круглосуточный. Я часто смотрю, чтобы уснуть. Знаете, что я заметил?

— Что?

— Чем дешевле фильм, тем многозначительнее диалоги.

— Ясно…

— Зачем я здесь, Гарри?

— За правдой…

— Какой?

— Я думал, правда всегда одна.

— Это не вы думали. Это вам сказали.

— То есть это не так?

— Правда и истина — разные вещи. Истина одна. И состоит она в том, что правд много.

— Адвокатская казуистика.