Любовь к истории (сетевая версия) ч.1

В посте о российских героинях, пожертвовавших жизнью во имя ЧСД, я упомянул картину художника Н.Касаткина (1859–1930) «Карийская трагедия», которую нигде не мог найти. По странной случайности оказалось, что именно сейчас — впервые — в московском музее «Подпольная типография» на Лесной улице проходит выставка этого живописца, о чем мне написала (огромное спасибо).

Нижеследующее — отчет о командировке.

В минувшее воскресенье я съездил в этот музей, сам по себе довольно занятный, чтобы сфотографировать картину и прицепить ее к тексту post factum. Но экспозиция оказалась прелюбопытной, и я не на шутку заинтересовался «народным художником» (именно так аттестован Николай Касаткин на афише).

В революционном музее его работы, очевидно, выставлены потому, что Касаткин, ученик передвижников, всю жизнь писал рабочих, шахтеров и революционеров, а при советской власти — всяких пионерок-комсомолок, довольно мрачного вида.

Не казните за качество съемки. Писатель, увы, не фотограф.

Девушка и знамя

Но назвать эти работы «соцреализмом» трудно. В полотнах Касаткина ощущается мистическая упоенность скверностью и безысходностью жизни. На картине со ставящим в тупик названием «Рабочий и смерть» изображен скрюченный пролетарий, сидящий напротив огромного скелета (очевидно, пародирование модного в ту эпоху сюжета «Девушка и смерть»); шахтеры похожи на зловещих троллей, обитателей земных недр. И всё время кто-то валяется на земле убитый или же с энтузиазмом идет на смерть — как на картине «Последний путь шпиона», написанной во время революции 1905 года. Поймали дружинники на баррикаде агента Охранки, ведут ставить к стенке. Он — приятного вида мужчина в шляпе, идет бодро. За ним обреченно тащатся три каких-то съежившихся акакия акакиевича.

Что это должно значить и на чьей стороне автор, непонятно.

Картина, ради которой я, собственно, приехал, тоже оказалась вовсе не про героизм или красоту самопожертвования, а про зачарованность смертью. Девушку (это Надежда Сигида, которая заранее объявила, что для нее порка равнозначна смертному приговору) охранники ведут на экзекуцию. Она идет без сопротивления, даже руки не связаны. Похожа на гоголевскую Панночку. Мороз по коже.

«Сигида (Карийская трагедия)». Очень странная картина.

Было что-то подозрительное, интимно-доверительное в отношении пролетарского художника к смерти. Я окончательно убедился в этом, изучив поразительный документ «Изъявление моей воли по поводу моего погребения», вывешенный за стеклом (не поленитесь, прочтите):

Смерть матерьялиста. Что он в пункте IV просит положить ему на грудь? Палитру?

В общем, изрядно заинтриговал меня «первый народный художник республики».

Умер он действительно внезапно. И произошло это, представьте, в тот момент, когда Касаткин показывал публике свою последнюю работу — «Карийская трагедия». Вот почему, выходит, так страшно смотреть на девушку с картины. Это художник не Надежду Сигиду, а лик собственной смерти написал:

Из комментариев к посту:

chudakovataia

Изображение девушки действительно очень страшное и мистическое. Правда, как Панночка. Кажется, что она после смерти этих мучителей будет преследовать..

Прекрасный маркиз (из файла «Прототипы»)

9.03.2011

Одно время я коллекционировал диковинные биографии. Думал, пригодятся — это ж приключенческий роман, изготовленный самой природой. Но потом я понял, что для беллетристики подобный материал мало пригоден. Жизнь, если уж начнет придумывать необычные сюжеты, то наплюет на художественную правду и накуролесит такого, что попробуй вставь в роман — читатель не поверит.

Как-то раз я поэкспериментировал с биографией корнета Савина, но во имя правдоподобности пришлось сильно выхолостить и проредить подлинные похождения гениального прохиндея. Было безумно жалко. Триллеры, сочиненные историей, хороши не для беллетристики, а для нон-фикшн. Их приукрашивать — только портить.

Меня особенно завораживают судьбы тех неординарных личностей, которые при жизни находились в центре внимания и были, так сказать, записными ньюсмейкерами, но стоило им сойти со сцены, как их тут же забывали. Это люди, производившие много шума, ярко блиставшие, бывшие на виду и на слуху; их финал часто тоже трескуч и эффектен, как фейерверк. Но огни погасли, эхо стихло — и ничего не осталось.