Любовь к камням

Смотритель оборачивается и смотрит на меня.

— Стало быть, ищем друга семьи?

Я не отвечаю. Он все-таки набирает «ПАЙК». Через секунду компьютер дает ответ. Генри откидывается назад, стул скрипит.

— Пайк. Джордж. Знаю его. Противный старый ублюдок. Похож на того друга, которого ищете?

— Не скажете, жил он здесь до постройки этих башен?

— Не знаю. Но здешние старики предпочитают оставаться на месте. Вот иностранцы с деньгами, те уезжают, селятся в собственных домах с садом возле конечных станций метро. Так, «Питси», квартира сто семнадцать. Западная башня по эту сторону Коммершл-роуд. Одиннадцатый этаж. Хочу обрадовать вас, лифт работает. — Бросает на меня быстрый взгляд. — Эти чипсы стоили мне двадцать фунтов.

Я расплачиваюсь со смотрителем. Он провожает меня до двери и указывает нужное направление. Башня «Питси» стоит прямо напротив «Герцогини». В вестибюле табличка с надписью, что здание построено в 1980 году. Три лифта, два из них сломаны. Третий, подрагивая, ползет вверх по своей металлической шахте.

На десятом этаже лифт останавливается намертво, и я поднимаюсь на одиннадцатый пешком. В длинных коридорах никого, только из-за закрытых дверей доносятся звуки телевизора, шипение жарящейся еды.

Дверь сто семнадцатой квартиры, как и все остальные, оснащена снизу стальной полосой и глазком на уровне головы. Стучать мне приходится всего дважды. У человека по ту сторону уходит некоторое время на то, чтобы открыть дверь.

— Джордж Пайк?

— Да.

Он очень старый и очень высокий. Глаза голубые, слегка навыкате, что не портит его внешность. Одет в бежевый джемпер на пуговицах и вельветовые брюки, одежда болтается на его широком туловище, словно с тех пор, как была куплена, он отощал. Начищенные темно-красные ботинки. Один дома, а ботинки начищены. Интересно, для кого? Я догадываюсь, что он одинокий, вижу по лицу. Джордж Пайк прищуривается.

— Я не знаю вас, так ведь?

— Не знаете. Меня зовут Кэтрин Стерн.

Протягиваю ему руку. Он стискивает ее так, словно выжимает тряпку для мытья посуды.

— Рад познакомиться. По поводу местных выборов, да?

— Нет. Я работаю с драгоценностями…

Пайк кивает:

— И увидели объявление. Поздновато вы. Почти все разошлось несколько месяцев назад, но все-таки заходите. Чтобы поездка была не напрасной. Хотите чаю?

— Нет, благодарю. На объявление хорошо откликнулись?

— О, превосходно. — Говорит он не оборачиваясь, на ходу. — Все вещи были высшего качества. Я хранил их, сколько мог. В последние годы дела у меня пошли неважно.

В прихожей пахнет капустой. Обои с цветочным рисунком, с розами.

— А откуда они были, эти вещи?

— О, фамильные. Вот почему я хранил их так долго.

Вхожу в гостиную. Телевизор, на стенах три картины с летящими утками, журнальный столик с дымчатым стеклом, два потертых кресла у газового камина. Голос Джорджа доносится из кухни.

— Но могу показать последнюю вещь, если хотите. Издалека приехали? Уверены, что не хотите чаю? А может, чего-нибудь холодного? — Усаживаясь, я слышу, как он открывает холодильник. — Пива или бренстонских пикулей? Есть и то, и другое.

— Пива, пожалуйста.

На каминной полке ряд фотографий. Не успеваю толком взглянуть на них, как Джордж возвращается с подносом. Ставит его на журнальный столик, садится в кресло напротив меня и улыбается. Его вставные зубы великоваты, как и одежда.

— Вы коллекционер, да?

— В каком-то смысле.

— Понятно. — Указывает подбородком на поднос. — Прошу вас.

Там две баночки пива, два стакана, лупа и какая-то драгоценность. Пиво пока оставляю. Склоняюсь с лупой к драгоценности — она из чистого золота высокой пробы. В форме сливы, такой же величины, тяжелая, хотя металл пустотелый, покрыта резными изображениями ветвей, листвы и птичек. Я осторожно беру ее, внутри что-то тарахтит. Когда подношу к лицу, чувствую невыносимый запах и поневоле откладываю. Джордж Пайк заливается веселым, булькающим смехом.

— Бьет в нос, да? — Открывает пиво и наливает, держа стакан наклонно. На руках у него старческие пигментные пятна. — Однако это золото. Старое. Почти все проданные вещи были из серебра.

— Красивая вещица. Как она оказалась у вас в семье?

— Принадлежала отцу.

— Он работал с драгоценностями?

— В прямом смысле нет. — Джордж делает несколько глотков и стирает пену с губ. — Знаете что? Я уступлю ее вам за сто восемьдесят фунтов.

Я кладу лупу на журнальный столик.

— Нет.

Он продолжает улыбаться, хотя из глаз улыбка исчезает.

— Она того стоит. Меньше не возьму.

— Она стоит больше. Это ладанка для благовоний. Тюдоровская. Ее носили на шее для защиты от болезней и порчи.

— В самом деле?

— Думаю, да. Вам нужно выставить ее на аукцион.

— Вы что, специалист?

— Вам удалось бы выгоднее продать ее в Америке или в Японии.

Джордж откидывается на спинку кресла.

— В Японии? Знаете, я никогда не мог так далеко путешествовать. Не выношу ту еду. И неважно себя чувствую, если не поем, как надо.

Я встряхиваю ладанку.

— И в ней что-то есть. Возможно, мускус или амбра…

— Это старое дерьмо. Простите за выражение.