Любовь к ребенку

Вдова в глубоком трауре, забывшись в шутливой беседе, громко рассмеется и тут же спохватится: «Ах, я смеюсь, а мой бедный муж…» Она знает: так надо. Ты быстро научишь детей этому искусству: сделай выговор, что он веселый, а должен быть грустным и сокрушенным, и он послушается. Мне не раз случалось видеть, как принимавший живое участие в играх мальчик делал печальное лицо, поймав мой грозный взгляд. «Ох, правда, неприлично веселиться, когда на тебя сердятся».

Помни, есть дети, которые только прикидываются, что им все равно: пусть, мол, воспитатель не думает, что они боятся, огорчены, помнят. А если цель наказания – сбить с них спесь, так это уже для них становится делом чести. И это дети, которые, пожалуй, острее всего воспринимают и долго помнят.

40. Наказаний нет – только выговор, напоминания – слова.

Ну а если под этими словами кроется желание опозорить?

«Взгляни, как выглядит твоя тетрадка! На кого ты похож! Ну и отличился! Погляди-ка, что он устроил!»

А публика-товарищи обязаны иронически улыбаться и выражать удивление и презрение. Это делают не все – и чем ребята честнее, тем они сдержаннее в выражении нелестного мнения.

Существует другой вид наказания: упорное пренебрежение, унизительное примирение с существующим положением вещей.

– Ты еще не съел? Опять последний? Опять забыл?

Посмотришь укоризненно, вздохнешь с отчаянием, махнешь безнадежно рукой.

Сознавая свою вину, правонарушитель вешает голову, а иногда, полный внутреннего бунта и неприязни, косится исподлобья на травящую его свору, чтобы при случае задать кому следует.

– Дай мне то, дай мне это, – чаще, чем другие, повторял один мальчик.

В довольно резкой форме я приструнил его за эту некрасивую привычку. Год спустя, записывая детские прозвища, я столкнулся с отголоском моего бестактного выступления – у этого мальчика было мучительнейшее для самолюбия прозвище: «Даймнеэто-попрошайка».

Высмеивание – большое и очень болезненное наказание.

41. Ты взываешь к чувствам.

– Так вот как ты меня любишь? Так-то ты выполняешь обещание?

Ласковой просьбой, добродушным укором, поцелуем в залог желанного исправления ты наконец добиваешься нового обещания.

А у ребенка тяжело на душе: признательный за доброту и великодушное прощение, беспомощный, часто не веря в исправление, он возобновил обещание, решив еще раз вступить в жестокий бой со своей вспыльчивостью, ленью, рассеянностью – с собой.

– А что будет, если я опять забуду, опоздаю, ударю, дерзко отвечу, потеряю?

Порой поцелуй налагает более тяжкие оковы, чем розга.

Разве ты не замечал, что если ребенок после данного обещания исправиться что-нибудь натворил, то уж держись: за первой провинностью следует и вторая, и третья?

Это боль понесенного поражения и досада на воспитателя за то, что, коварно вырвав у него обещание, он принудил его к неравному бою. И если ты вторично взовешь к его совести и чувствам, он тебя резко оттолкнет.

На гнев ты отвечаешь бурной вспышкой гнева, криком. Ребенок не слушает, он только чувствует, что ты выкидываешь его из своего сердца, лишаешь расположения. Чужой, одинокий – вокруг пустота. А ты в исступлении обрушиваешь на него все, какие есть, наказания: угрозу, упреки, насмешку и более существенные меры.

Обрати внимание, с каким сочувствием смотрят на него товарищи, как ласково стараются утешить:

– Это он только так говорит. Не бойся – это ничего, не горюй, он забудет.

И все это осторожно, чтобы не досталось от воспитателя и не влетело от взбунтовавшейся жертвы.

Всякий раз, учинив «великий скандал», я испытывал наряду с неприятным ощущением светлое чувство. Я был несправедлив к одному, но зато многих научил великой добродетели – солидарности в несчастье. Маленькие рабы знают, что такое боль.

42. Иногда, выговаривая ребенку, ты читаешь в его взгляде тысячу бунтовщических мыслей.

«Ты, может, думаешь, я забыл? Я все помню».

Неумело изображая раскаяние, ребенок говорит тебе злыми глазами:

«Я не виноват, что у тебя такая хорошая память».

Я: – Я был терпелив. Ждал, может, исправишься.

Он: «Эка беда. Не надо было ждать».

Я: – Я думал, ты, в конце концов, возьмешься за ум. Я ошибался.

Он: «Умные не ошибаются».

Я: – Раз я прощаю, ты, поди, думаешь, что тебе все можно?

Он: «Вовсе я так не думаю. И когда это только кончится!»

Я: – Нет, с тобой невозможно выдержать.

Он: «Болтай, болтай, ты сегодня зол, как черт, вот и цепляешься…».

Подчас ребенок во время нагоняя проявляет удивительный стоицизм.

– Сколько раз я тебе повторял: не смей прыгать по кровати! – мечу я громы и молнии. – Кровать это тебе не игрушка. Хочешь играть – играй в мячик, решай кроссворды…

– А что это такое – «кроссворды»? – спрашивает он с любопытством.

Вместо ответа я дал ему по рукам…

В другой раз, после бурного разговора, у меня спросили:

– Скажите, пожалуйста, отчего, когда кто-нибудь злится, он делается красный?