Любовь к судьбе. Делай, что должно, и будь что будет!

9. Так вот, значит, есть уже человек, зашедший в изнеженности так далеко, что, желая выяснить, сидит ли он, вынужден полагаться на слово другого. Разумеется, его не назовешь беззаботным, тут больше подходит другое имя: больной или даже мертвец; беззаботен тот, кто осознает свой досуг и отсутствие забот. Этот полутруп нуждается в указчике даже для того, чтобы понять, в каком положении находится его тело; как же может он быть господином хотя бы ничтожного времени?

Глава XIII

1. Впрочем, перечислять по очереди всех, чья жизнь уходит на игру в камешки или в мяч, или на то, чтобы ежедневно прожаривать свое тело на солнце³⁵, слишком долго. Никто из тех, кто вечно занят удовлетворением своих желаний, не знает досуга.

Однако есть разряд людей, насчет которых никто обычно не сомневается, что уж они-то и впрямь не заняты никакими деловыми заботами, будучи целиком поглощены изучением бесполезных наук; в последнее время людей такого типа и в Риме развелось множество.

2. Первоначально эта болезнь появилась у греков: они вдруг кинулись исследовать, сколько гребцов было на кораблях Улисса, что было написано раньше: «Илиада» или «Одиссея», и один у них был автор или разные, и прочее в том же роде, из тех вещей, которые ничего не дадут твоей душе и уму, если ты сохранишь их про себя, а если выскажешь их вслух, то тебя станут считать не ученым, а докучливым занудой.

3. Теперь вот и римлян захватила бессмысленная страсть изучать никому не нужные вещи. На этих днях я слушал один доклад о том, кто из римских вождей что сделал впервые. Я узнал, что победу в морском сражении первым одержал Дуилий³⁶, а Курий Дентат³⁷ первым провел в триумфальной процессии слонов. Ну ладно, это все хоть и не имеет отношения к подлинной славе, все же вертится вокруг образцовых гражданских деяний; подобное знание не принесет, конечно, никакой пользы, но в нем, по крайней мере, есть нечто привлекательное для нас – по сути своей пустое и мелкое, но блестящее и любопытное.

4. Пожалуй, нет ничего предосудительного и в таких исследованиях, как например, кто первый убедил римлян взойти на корабль (это был Клавдий, именно поэтому получивший прозвище Кавдекс³⁸: ведь в старину словом «caudex» называли пригнанные и соединенные друг с другом доски, откуда и произошло название дощечек, на которых записывались общественные постановления – «кодексы»; кроме того, и корабли, доставляющие грузы вверх по Тибру, до сих пор сохраняют старинное название «codicariae» – «кодикарии»).

5. Не лишено, конечно, известного интереса и то, что Валерий Корвин первым взял Мессану и, присвоив себе имя побежденного города, первым в роде Валериев стал называться Мессаной; со временем, оттого, что народ перепутывал буквы, это имя постепенно превратилось в Мессалу³⁹.

6. Но стоит ли по твоему отдавать свои силы выяснению того, что Луций Сулла первым выпустил в цирке несвязанных львов⁴⁰, которых должны были прикончить присланные царем Бокхом⁴¹ стрелки, а до этого львов всегда показывали только на привязи? Нет, конечно, этим тоже вполне можно заниматься. Но дознаваться, что именно Помпей⁴² первым устроил в цирке сражение, в котором двадцать два слона выступали против приговоренных преступников, обязанных драться по-настоящему, – что хорошего может дать такое исследование? Первый среди граждан, отличившийся меж великими людьми древности, если верить молве, исключительной добротой, изобрел новый, доселе невиданный способ уничтожения людей, решив, что это будет замечательное зрелище. «Заставить их убивать друг друга? – Мало. Разрывать на куски? – Мало. Сотрем-ка их в порошок ногами животных-великанов!»

7. Это следовало бы предать забвению, дабы не узнал о столь бесчеловечном деле какой-нибудь властительный потомок и, обуреваемый завистью, не вздумал бы перещеголять предка.

О, каким непроницаемым мраком окутывает наши души большое счастье! В те дни, швыряя толпы несчастных обреченных под ноги чужеземным чудищам, устраивая для потехи битву между столь неравными по силе породами живых существ, проливая на глазах римского народа потоки крови, чтобы в недалеком будущем заставить этот народ пролить еще больше своей собственной крови⁴³, – в те дни Помпей полагал себя вознесенным превыше самой природы вещей. Но вот прошло время – и тот же Помпей, обманутый александрийским вероломством, подставил горло под нож последнего из рабов, впервые, наверное, осознав, что прозвище его было лишь пустой похвальбой⁴⁴.