Любовь к трем цукербринам

Он помахал бесконечному людскому морю рукой и, впитывая в себя ответный рев восторга, пошел к мигу бессмертия. Думать следовало правильно и безошибочно – но в то же время непринужденно. Ке даже не ожидал, что это получится у него так легко. Возможно, опять помогла подсказка.

Он вспомнил почему-то факелоносцев прошлого, несших огонь к олимпийским чашам. И хоть в руке у него не было факела, он чувствовал себя одним из них – вечным героем, несущим пламя подвига сквозь века и эпохи. Но в нем не было ничего особенного. Он не отличался от любого из глядящих на него людей – судьба выбрала его наугад. Каждый мог ощутить его душу, испытать ее всю и понять, что Ке не лучше и не хуже.

Но в этом и было самое главное.

«Человек, – думал Ке, чувствуя, как его бесконечно усиленная мысль ложится в миллионы умов, – обычный человек, со всей своей требухой, сомнениями и недостатками, – прекрасен и велик. Он может стать героем, если позовет судьба. И это самый главный урок, вынесенный мною из случившегося. Кто бы ты ни был, заглянувший в меня неведомый друг, знай – герой не я. Герой – ты…»

Кеша не подозревал, что может выдавать такой гладкий мыслетекст без подготовки. И даже если это был не совсем он, мысль, которую он шэрил с человечеством, не умалялась от этого ничуть. Герой – любой из нас. Сегодня он, Мейстер Ке, восходит на фейстопе ярчайшей новой звездой, но на его месте может быть кто угодно. Во всех нас горит один и тот же огонь – вернее, сразу три равно ярких огня. И если тьма еще живет в чей-то душе – а на каком дне нет тины? – света трех сливающихся друг с другом солнц будет довольно, чтобы когда-нибудь очистить ее всю…

Скрытый под холстом памятник был уже рядом. Ке шел ровно и гордо, но все-таки волновался. С ним даже приключилась легкая галлюцинация – ему показалось, будто по дорожке перед ним пробежало несколько овечек, тех самых, что отвлекали его во время беседы с мертвым террористом. Но когда он повернул к ним взгляд, никаких овечек там, конечно, не оказалось.

Замедляя шаги, Ке приблизился к серой холщовой горе. Материя скрадывала контуры памятника, но было видно, как тот огромен. И хоть его материальность представлялась весьма сомнительной, стоять рядом было все равно страшновато. Холст, однако, выглядел совершенно реальным и даже не новым, словно его использовали на открытии других парящих памятников – в иных, отмерцавших уже снах.

Откуда-то с холщовых вершин спускалась тонкая витая веревка – Ке знал, что ему следует потянуть за нее, и памятник будет открыт. Он дернул за нее, и холст волнами поплыл вниз. Ке не смотрел на памятник. Он глядел вниз, на бесконечное людское море. Ему махали руками – и бросали в его сторону не долетавшие до его стоп цветы.

Раздался низкий мощный гул, в который слились аплодисменты и рев толпы. Но он как-то очень быстро стих. Прошло несколько секунд тошнотворной тишины. А вслед за этим над человеческим морем разнесся такой же громовой и дружный вздох ужаса.

Ке поднял глаза на памятник.

Вместо двух бронзовых врагов, сплетенных в смертельной схватке, он увидел кастрюлю. Огромную сверкающую кастрюлю – будто из старой комедии про уменьшенных до размеров таракана людей, для которых передвигаемая по столу кухонная утварь превратилась в небоскребы. Кажется, в древности такие обтекаемые цилиндры называли скороварками – он видел их раз или два в исторических программах про террор.

Он понял, что это значит. Поняли все.

Ошибиться было невозможно хотя бы потому, что на боку кастрюли желтел огромный знак радиационной опасности. Рядом прилепилась опутанная проводами коробка с индикаторами, в которых мигали красные цифры. И индикаторы, и цифры были комично огромными – чтобы их видели все.

00:13:88

Два последних знака мелькали с такой скоростью, что различить их было почти невозможно – они сливались в две восьмерки. Но цифры в среднем ряду перещелкивались медленно, словно кто-то огромный неспешно поднимался по лестнице – и вот уже развернулся на площадке, встав на ступени последнего пролета.

00:09:88

Площадь издала протяжный звук, низкий и страшный. Так, наверно, шумело бы штормовое море, если бы его охватил ужас.

Кеша догадывался: с каждым из видящих этот сон происходит сейчас то же самое, что с ним. Он изо всех сил пытался проснуться и все еще надеялся, что, если испугаться очень сильно, это может помочь. Но чем сильнее становился страх, тем плотнее внимание облепляло ядерную скороварку, создавая ее заново, заново, заново – и делая самым реальным предметом в мире.

00:07:88

Слово «проснуться» вообще не имело никакого смысла. Сон, явь – все это были абстракции праздного ума. Реальность же заключалась в неуправляемых переживаниях, дробящих его мозг, распластанный на электронном разделочном столе. «Пробуждение» было просто гипотезой. Предполагавшей, что у происходящего может и должен быть счастливый конец, который обязательно станет началом для чего-то еще.

Раньше, впрочем, оно так всегда и случалось.

00:04:88