Любовь к жизни

С тем же мечтательным выражением в глазах и говоря мягким голосом, он показал мне свои рубцы и шрамы. У него было много ран; одну он получил совсем недавно. Разъярившаяся тигрица ударила его лапой по плечу и разодрала мясо до самой кости. Я увидел аккуратно заштопанное место на пиджаке, куда пришёлся отчаянный удар. Правая рука от пальцев до локтя так пострадала от когтей и клыков, что казалось, будто она побывала в молотилке.

— Но всё это пустяки, — сказал он мне. — Вот только старые раны надоедают в дождливую погоду. С ними приходится возиться…

Вдруг его лицо прояснилось, точно он вспомнил что-то очень интересное, и я сразу понял, что ему так же хочется рассказать какую-то историю, как мне послушать.

— Я думаю, вам уже не раз приходилось слышать рассказы об укротителе львов, которого ненавидел какой-нибудь враг его?

Он помолчал и с задумчивым видом поглядел на больного льва, лежавшего в клетке напротив.

— У него зубы болят, — пояснил он мне. — Ну, так вот, слушайте! Самый шикарный номер одного укротителя заключался в том, что он вкладывал голову в пасть льва. Человек, ненавидевший его, терпеливо посещал каждое представление в надежде, что рано или поздно лев загрызёт укротителя. Человек этот следовал за цирком по всей стране. Годы шли; он старел, старел укротитель львов, старел и лев. И, наконец, в один прекрасный день враг дождался своего: он увидел, как лев сомкнул челюсти так, что не потребовалось помощи врача, — чистая была работа!

Рассказчик поглядел на свои ногти с таким видом, который можно было бы назвать критическим, если бы в нём не сквозило столько безысходной печали.

— Да, — вдруг заговорил он, — вот это я называю терпением, и это вполне в моём духе. Но это не было в духе одного парня, которого я тоже в своё время знавал. Это был маленький, худенький французик, который занимался жонглёрством и шпагоглотанием.

Он называл себя де Биллем, и у него была прелестная жёнка. Она работала на трапеции и всего лучше проделывала номер, который заключался в том, что она падала с трапеции под самой крышей в сетку, причём во время падения успевала несколько раз перекувыркнуться в воздухе. Здорово она делала это!

Де Вилль был вспыльчив и быстр на руку; рука его по быстроте не уступала лапе тигра. Однажды один из наших наездников назвал его пожирателем лягушек, а может быть, и как-нибудь похуже. Тогда де Вилль загнал обидчика в угол, к деревянной доске, в которую жонглёр обычно втыкал свои бесчисленные ножи, и стал бросать ножи вокруг него так быстро, что несчастный не успел опомниться, как, в присутствии публики, был пригвождён к доске массой ножей; они не впились в тело, но пришпилили к доске одежду, а в некоторых местах задели и кожу.

Клоунам долго пришлось выдёргивать ножи, чтобы освободить несчастного. Об этом стало известно всем нашим, и никто больше не осмеливался задевать де Билля или приставать к его жене. А надо вам сказать, что была она довольно легкомысленная штучка, и если бы не страх перед де Биллем…

Но у нас работал один паренёк, по фамилии Уэллос; этот ничего на свете не боялся. Он был укротителем львов и тоже проделывал трюк с головой в пасти льва. Он мог бы проделывать это с любым львом, но предпочитал Августа, старого, очень добродушного льва, на которого всегда можно было положиться.

Как я сказал вам, Уэллос — мы все звали его Король Уэллос — не боялся ничего на свете: ни мёртвых, ни живых! Это был отчаянный парень. В своё время он действительно был «королём». Однажды он напился вдребезги пьян, и многие не побоялись заключить пари, что он всё-таки положит свою голову в пасть Августу и даже не пустит в ход хлыста. Так оно и было. Мадам де Вилль…

Позади нас раздались крики и шум; мой приятель неторопливо оглянулся. За нами стояла клетка, разделённая пополам. В одной половине находилась обезьяна, которая всё время кривлялась и прыгала у прутьев решётки, и вдруг просунула лапу в соседнее отделение, где проживал огромный серый волк. Тот мгновенно схватил её.

Лапа вытягивалась всё больше и больше, словно она была резиновая, и товарищи несчастной обезьяны подняли неимоверный визг. Вокруг не оказалось ни одного служителя, так что укротителю леопардов пришлось встать, сделать шага два вперед и ударить волка по носу легонькой палочкой — укротитель никогда не расставался с ней. Затем он с печальной, извиняющейся улыбкой вернулся на место и продолжал так, как будто никакого перерыва не было.