Любовь как сладкий полусон

– Теперь всё ясно, – посмеиваясь от прозвучавших пояснений, сказала Стелла, обозревая интерьер кабины. – Я сразу приметила, что у тебя панели сплошь обклеены картинками с изображениями футболистов. Обычно у водителей если уж есть фотографии, то женщин…А у тебя – мужчины, да к тому же, преимущественно, негры.

– То не просто негры…или мулаты, – гордо провозгласил Кондрашов, сопровождая речь демонстрационными жестами, – а величайшие футболисты. Вот это лучший футболист всех времён и народов Пеле. Полное его имя – Эдсон Арантес до Нассименто. Это Гарринча, или Маноэл Франсиско дос Сантос…Это восходящая звезда бразильского и мирового футбола Роналдо по прозвищу Зубастик…

И он прочёл Кораблёвой небольшую лекцию на футбольную тему. Пространный монолог Юрий выпалил на едином дыхании, ибо рассказывал о любимейшем увлечении. Жаль что Кораблёва, типичная в этом плане женщина, затронутую тему никак не поддержала и скрытно зевнула.

– Скучно, – понимающе отметил Кондрашов.

– Не особо, – повинилась девушка. – Нас с мамой папа пару раз вытаскивал на матчи среднегорской «Звезды», но нам там жутко не понравилось: ругаются, кричат, мало того – дерутся…Потом эти походы сами собой прекратились…

– Укатали вы своего папу? – логично предположил юноша, ибо его мама мирилась с футболом только по той причине, что это было сыновье хобби.

– Нет, не мы…Другие…, – дрогнувшим голосом пояснила Стелла. И в потемневших синих-пресиних глазах её, в разом надломившейся фигурке проступило некое давнее страшное воспоминание, растревожившее душу. – Папа погиб…И мама тоже…Их убили.

– Как!? – поразился Юрий.

И кратковременно потерял дар речи, настолько услышанное не вязалось с его представлениями о Стелле, о её божественном происхождении. Ему-то казалось, что она явилась в Замараевку из иного – прекрасного и радостного, безоблачного и светлого – измерения. И вот, поди ж ты…

– Это случилось четыре года и…шесть месяцев тому назад, – горестно проронила Стелла, устремив взор в вечернюю зимнюю даль. – Папа работал в Среднегорском УВД начальником отдела по борьбе с организованной преступностью. И он раскрыл какие-то махинации. В них были замешаны большие люди из бизнеса. Об этом мне позже папины товарищи рассказали. У папы начались сложности по службе. Ему и взятки предлагали, и угрожали, чтоб отступился. Но он же у нас был смелым и честным. Мама его в сердцах даже последним внуком Дзержинского называла.

В июне, на выходные, он и мама поехали на дачу, – вздохнула Стелла. – Я дома осталась – к поступлению в университет готовилась. Обычно папа на дачу редко ездил – минуты свободной не находил. А в тот раз они…с мамой…там и зано-заночевали…

В этом месте звонкое сопрано девушки задрожало и прервалось. Она достала из кармашка кофточки носовой платочек и стала им промокать своё прекрасное лицо, по которому катились хрустальные слезинки.

– Дачка у нас…была…старенькая – избушка на курь…на курьих ножках…, – с трудом преодолевая горловые спазмы, – продолжила она. – И ночью эти… нелюди…эти…звери…подпёрли дверь ломом, об-облили стены…бен-бензином и…и подожгли. – И маска невыносимого и невыразимого словами горя исказила её прекрасные черты. – Де-дерево сухое, вспых-вспыхнуло, как порох…Хоро-нили мы одни лишь па-пины и ма-мины кос-косточки…

Тут Стелла прикрыла лицо ладонями, и плечи у неё мелко-мелко задрожали. Юрий остановил трактор, не в силах больше управлять им, и откинулся на спинку сиденья. Он, не вполне осознавая, что делает, инстинктивно прижал голову девушки к себе. А та ответно уткнулась к нему в грудь и затихла.

Юноша сидел затаив дыхание. Трагедия семьи Кораблёвых потрясла его, одновременно вызвав в нём сострадание и исключительную нежность к невинной мученице. Сквозь её утончённую благородную внешность вдруг проступили очертания беззащитной девчушки-подростка, которые ранее таились внутри. И это открытие поразило Кондрашова. «Так вот ты какая, Стелла Кораблёва! – переживал он. – Так какая же ты на самом деле?…Может быть, ты совсем слабенькая и растерянная, да только крепишься изо всех сил, виду не подаёшь…Ах, ты моя бедная сиротинушка! Крошечка несчастная!…Да был бы прок, я б свою бестолковую башку прям щас враз расколотил о приборную доску, лишь бы осушить хоть одну твою бесценную бриллиантовую слезинку!»

Через минуту Стелла опомнилась и неловко отстранилась от Кондрашова. Она села на край сиденья, пряча от паренька лицо, и сказала:

– Прости меня, Юра…Никак не могу свыкнуться…Хуже маленькой…Плакса… Дурочка городская…Разревелась, навязалась на твою голову со своими проблемами…

– Что ты, Стелла! Что ты!… – забормотал юный тракторист, не зная, что делать и как быть. И как достоверно выразить ту меру своего сострадания, ту боль, которая пронзила и его. – Пожалуйста, никогда не говори так…Да я люблю тебя! – нежданно-негаданно прорвалось у него наружу то самое сокровенное и заветное, что он стерёг в себе.