Любовь как сладкий полусон

Отныне один лишь облик Стеллы согревал его душу, в остальном же на Земле стало пусто и бесприютно.

Кондрашов о гибели Стеллы узнал с запозданием, а потому не поспел на похороны. На городское кладбище он приехал утром следующего дня, положив на свежую могильную насыпь едва народившиеся подснежники с Тёплого ручья. И у места упокоения любимой, на пронизывающем мартовском сквозняке в лёгкой ветровке и с непокрытой головой, он пробыл до полудня.

Кондрашову жутко далось прощание со Стеллой. Однако, несравненно ужасней отозвалось осмысление на уровне повседневности того факта, что отныне любимой нет и уже никогда не будет под мглистым замараевским небом: ни в клубе, ни в конторе, ни в избушке, ни у Тёплого ручья. Ни за что впредь не затрепещет душа Юрия, обласканная её лучистыми глазами. Никогда уж не зайдётся в лихорадочной дрожи его юношеское сердце, услышав согревающее: «Здравствуй, Юрочка!» Навеки заказано ему наслаждение, разливающееся дурманной медовухой по телу от прикосновения прохладной атласной ладошки девушки.

3

По возвращении в Замараевку Юрий почувствовал себя неважнецки, а под утро проснулся от сухого жара, ломавшего его тело, и от головной боли, расплавлявшей мозг. Из-за охватившей слабости он с трудом оторвался от подушки и поплёлся на кухню, где попил холодной воды. Так и не утолив жажды, он попросил у Лидии Николаевны, уже хлопотавшей по хозяйству, какую-нибудь таблетку.

– Мам, меня, вроде бы, прохватило на ветру, – присев на табурет, смущённо признался он, так как года три вообще не простывал и прочно уверовал в то, что спортсмены не болеют.

– Юрочка, да ты весь горишь! – испугалась та, прикоснувшись к его лбу губами. – Ну-ка, давай поставим градусник.

В дальнейшем происходящее Кондрашов воспринимал в полубредовом состоянии: мама заставляла его принимать какие-то лекарства, накладывала компрессы на пылающий лоб, куда-то звонила…Внезапно в их доме объявился верный и несгибаемый Виктор, который завернул Юрия в толстое стёганое одеяло, будто маленького ребёнка, и вынес на улицу, где стоял и попыхивал дымком из выхлопной трубы директорский УАЗик.

Затем провал, и сознание Кондрашова заволокло чёрной непроглядной пеленой, словно занавесом в сельском клубе…

4

Юрий пришёл в себя от того, что мужской голос назвал его фамилию. Он разомкнул веки и окинул глазами окружающее

пространство, пытаясь сориентироваться в происходящем.

Кондрашов обнаружил, что лежит на кровати в больничной палате, а подле него находятся двое бородатых мужчин в белых халатах, имевших внешнее сходство друг с другом. За малым отличием: у одного богатая растительность на лице была чёрного, а у другого – рыжего цвета. Чуть поодаль стояла девушка, также в белом халате (вероятно, медсестра), внимавшая диалогу бородачей и периодически бросавшая взгляды на больного.

– …воспаление лёгких, – докладывал первый бородач второму. – Был без сознания, но кризис быстро миновал. Видите, уже к нам прислушивается. Динамика, без сомнения, положительная. Как самочувствие, молодой человек? – обратился он к Кондрашову.

– Нор…кхе-кхе…нормально, – просипел пациент.

Доктора вновь заговорили между собой, а Кондрашов принялся созерцать обстановку далее. Кроме него в палате лежал ещё один мужчина. Тот тяжело дышал; глаза его были прикрыты.

Закончив консилиум, врачи и девушка вышли в коридор. Однако минуту спустя медсестра опять появилась в палате. Ей было лет семнадцать-восемнадцать. У неё были строгие, классически-правильные черты лица. И выражением недоступности она отдалённо напоминала Стеллу. Она была красивая, но не прекрасная, как Стелла…Ну, так ведь то была Стелла!

Девушка приблизилась к Юрию и негромко (очевидно боясь помешать второму мужчине), но очень ровным, по-учительски чётким голосом и правильно выстроенными словосочетаниями дала ему наставления: «Здравствуйте, больной Кондрашов. Я – медицинская сестра Славникова. Зовут меня Кира. Сейчас я вам сделаю инъекцию и дам лекарство для приёма перорально, то есть внутрь через рот. Прошу вас меня внимательно слушать и неукоснительно следовать моим предписаниям».

Данная тирада оказалась произнесённой в столь безапелляционной и выверенной тональности, что Юрию померещилось, что над ним священнодействует небезызвестная Мальвина, а он воплощает собой знаменитого, неуклюжего и с лёгкой придурью мальчугана, выструганного папой Карло. Параллель такого рода стала ещё актуальнее, когда юная медсестричка приступила к медицинским манипуляциям.

– Кондрашов, не напрягайте ягодицу, – с металлом в голосе потребовала Кира.

– Угу, – буркнул тот. И ему невольно вспомнилась знаменитая кропотовская сентенция: «Уколы?! Да ну их в задницу!»

Юрий попытался расслабить мышцы на известном месте, однако от излишнего усердия, несмотря на общую слабость организма, мускулатура, напротив, закрепостилась.

– Кгм, – не то чтобы сердито, а несколько недовольно кашлянула медработник. – Больной, не бойтесь. Пациенты говорят, что у меня очень лёгкая рука. Я делаю инъекции практически безболезненно. Вы напрягите другую группу мышц, и тогда всё будет нормально.