Любовь как сон

И вот тут она вспылила. Анна ощутила гнев и боль, которые скопились в груди, комом поднялись к горлу и превратились в злобные, резкие слова.

– Грубо?! А ты попробуй проживи пять лет в аду и в довершение всего получи публичное доказательство, что целая школа тебя ненавидит, Джеймс! Что все смеются над тобой – ведь ты по глупости решила, что тоже можешь поучаствовать в празднике. Ты еще не знаешь, что такое «грубо»! Ты и близко не стоял!

– Что касается той выходки на концерте, не ищи в ней логики. Это просто дурацкий менталитет толпы.

– А, вот как ты запел – думаешь, твое дело объяснять мне, что все было не так плохо? Ты думаешь, дело можно поправить, если сказать: «Ну, успокойся, детка»?

– Нет! Я совершенно искренен! – воскликнул Джеймс, снял сумку с плеча и бросил наземь. – Когда мы в последний раз виделись, ты сказала, я якобы знал, что нравился тебе в школе. Но я не знал. То, что случилось, было… – Он прикусил губу. – Примерно за месяц до того мы с Лоренсом болтали о девчонках – да-а, как взрослые разумные люди. Когда речь зашла о тебе, я сказал, что ты была бы очень даже ничего, если бы…

Джеймс замолчал.

– Если бы?.. – повторила Анна, скрестив руки на груди.

– Если бы похудела. И Лоренс стал безжалостно смеяться, что ты мне нравишься. Он уговорил меня подшутить над тобой на выпускном. Я согласился, только чтобы он отстал. Я мыслил как типичный подросток, который не хочет отделяться от компании: если ты не плывешь по течению вместе с остальными, значит, твое место занимает кто-то другой. Я был жалким трусом, который боялся, что его будут травить. Если это слово здесь уместно.

– Неуместно.

– Знаю.

– Нет, не знаешь. Это все равно что сказать человеку, у которого руку оторвало молотилкой, что однажды тоже порезал палец листом бумаги. Тебя не стали бы травить так, как травили меня, если бы ты сказал «нет». Такие, как ты, не в состоянии понять таких, как я.

– Такие, как я?

– Да, такие люди, которые порхают по миру, запросто добиваются своего и считают себя особенными только потому, что красивы.

– Перестань. Я не утверждаю, что ты не страдала. Но говорить, что ты одна во всем мире знакома со страданиями, – это уж как-то чересчур.

– А тебя когда-нибудь били и пинали только за то, что ты толстый и страшный, Джеймс? Твою сумку крали, чтобы сунуть в мусорный бак? Тебя оставляли после уроков за потерянную домашнюю работу, хотя на самом деле одноклассники отняли ее и разорвали, но пожаловаться учителю значит навлечь на себя большие неприятности? Тебе приходилось когда-нибудь врать родителям, что ты получил синяки на физкультуре, и видеть слезы в глазах младшей сестры, которая прекрасно знает, откуда они взялись? Ты просыпался каждое утро раньше будильника, чувствуя тошноту при мысли о том, что нужно идти в школу? Ты считал, что день удался, если тебя только по разу оскорбили на каждом уроке? – Джеймс протянул к Анне руку, но она отстранилась от его прикосновения. – Что еще? О-о-о, столько всего. Сейчас вспомню… У тебя бывало, что ты надевал свою безразмерную одежду и ехал на школьную вечеринку в конце года, а потом, выйдя из машины, ждал, пока отец отъедет, шел в парк и несколько часов сидел там в одиночестве, потому что не хватало сил сказать родителям, что ты – нежеланный гость на празднике? – Джеймс посмотрел на нее, потом уставился в землю… – И, наконец, самый популярный человек в школе хоть раз давал тебе понять, что, может быть, он не такой, как все эти мрази? А потом загонял в ловушку, обстреливал конфетами и называл слонихой. Знаешь, Джеймс, ты был для меня лучиком света в школе. Видеть тебя, думать о тебе, писать глупости в дневнике… Ты хорошо относился ко мне только в моем воображении, но хватало и того. Ты мог даже ничего не делать. Достаточно было, что ты меня не замечал! Но и этого утешения ты мне не оставил…

Джеймс потрясенно молчал. Но Анна не могла удержаться. Как будто рухнула плотина.

– Каждую ночь я изливала душу в дневнике, перечисляя свои беды. Я обещала себе, что однажды уеду. Что настанет время, когда мне не придется каждый день видеть вас, ублюдков. Подружившись с тобой, я предала детские мечты. Вот почему я не хочу никакой дружбы. Ты не хотел ее тогда – а теперь предлагаешь, когда мой вид перестал быть оскорблением для глаз. Ну а я не желаю тебя знать. Как ты выразился? «Грубо»? Ну так попытайся сам собрать осколки своей жизни и ковылять дальше.

Это была настоящая гневная отповедь, и, когда Джеймс заговорил, его голос звучал слабо и потрясенно:

– Дай мне шанс искупить свою вину, Анна.

– Ты ничего не можешь сделать. Ты просто не понимаешь.

Анна подумала, что наконец сказала достаточно, чтобы отогнать Джеймса. Между ними происходил поединок воли: он ломился в дверь, которую она не желала открывать. Где-то в глубине души, возможно, Анна хотела, чтобы он хорошенько постарался. Но она знала, что он не станет прикладывать лишних усилий. Никоим образом Джеймс не мог выстоять в этой схватке. В том, что касалось чувств, Анна обладала силой двадцати мужчин.

– Мне надо работать, – сказала она. – До свидания.

62