Любовь как спасение

— Да ладно тебе, — Нина даже смутилась от дочерних слов. Неужели она всерьез воспринимает ее писательство? — Будем считать, что отечественная литература понесла невосполнимую утрату. Шутка. Вот что я вам скажу, — пора было переходить к организационным вопросам. — Вы без меня прекрасно обойдетесь, вам даже лучше будет, просторнее — у каждой своя комната. Ты, Светка, работаешь, значит, сама себя кормишь. У бабушки пенсия — маловато, но все деньги за квартиру я тебе, мам, оставить не могу. Мне же тоже надо будет на что-то жить, так что пополам. Один месяц твои деньги, второй — мои, я за ними приезжать буду.

Даже сама удивилась, как все дельно разложила, как будто всю жизнь решала хозяйственные вопросы. Мать с дочерью смотрели на Нину во все глаза — что это с ней? Уж не подменили ли ее в деревне?

— И когда уезжаешь? — спросила Антонина Петровна, осознав, наконец, всю серьезность Нининых намерений.

— Завтра. Чего тянуть? — И вправду, тянуть не хотелось, она уже скучала по своему Коленьке, и по запаху его дома, и по рыжей Нюшке. Когда только привязаться к ним успела?

— Дела! — заключила Света и ушла в свою комнату, прикрыв поплотнее дверь, — видно, собираясь сообщить новость подружкам, а может, и дружкам. Да какая ей, Нине, разница!

Нина достала с антресоли чемодан и дорожную сумку. Потом подумала, прикинула и чемодан опять отправила на антресоль — решила зимние вещи пока не брать. Как у них все сложится, кто знает? Надо будет — заберет. Весенне-летний гардероб легко уместился в сумку, на дно Нина сунула кулинарную книжку — на нее была вся надежда.

Антонина Петровна наблюдала за сборами дочери с очевидной грустью. Что ей теперь делать целыми днями в пустой квартире? Кого воспитывать, кого ругать? Светка не очень-то к себе подпускает, строптивая выросла.

— Не грусти, мамуля, — попыталась успокоить старушку Нина. — Скоро лето. Николай подключит электричество — можешь на дачу переезжать, к нам поближе.

— А может, я у вас поживу, в деревне? — неуверенно, даже как-то заискивающе, что совсем ей было несвойственно, спросила Антонина Петровна, совсем уж испугавшись перспективы одной жить во времянке, на голом не обихоженном участке, хотя и с туалетом.

— Ну, уж нет! Дай мне хоть последние бабьи годочки одной с настоящим мужиком пожить, — такая решительность тоже была несвойственна Нине, а потому отказ прозвучал особенно убедительно.

На том мать с дочерью и расстались. Утром проводить Нину не встали ни Антонина Петровна, ни Светлана. «И к лучшему», — сказала себе Нина и шагнула в новую жизнь.

* * *

Новая жизнь встретила ее ярким солнцем, синим небом — такого она никогда и не видела в городе — и радостной улыбкой Николая:

— Лапушка! А я уже соскучился, — Николай понял, что их с Ниной совместная жизнь должна будет пройти испытательный срок — одна небольшая сумка с вещами об этом красноречиво свидетельствовала. Но никак этот факт не прокомментировал.

— И я тоже, Коленька, соскучилась. Как ты тут?

— У меня та-акое! Нюшка ночью родила, двух котят — представляешь! Я первый раз видел, как кошки рожают, — Николай буквально захлебывался от восторга. — Они такие маленькие, слепенькие…

— Поэтому она такая справная была — беременная?

— Ну, наверное… Я же и сам не знал — толстая и толстая, кушает хорошо, думал.

— Покажи! — Нина тоже никогда не видела новорожденных котят и даже немного волновалась.

Нюшка оказалась трепетной матерью: котят чисто вылизала, по тому, как они сладко посапывали, понятно было, что накормила досыта. Этим двум любопытным, хозяину и чужой тетке, не обрадовалась — прикрыла котят своим телом и недовольно заурчала. И такая тут Нину нежность прошибла! Вот оно — материнство, а она его и не испытала вовсе, как-то мимо прошло.

— Нюш, ты не бойся, мы вас не обидим. Сейчас я тебе водички свежей принесу и поесть чего-нибудь. Коленька, есть чем мамашку нашу покормить? — Нине так захотелось помочь Нюшке в ее нелегком материнском деле, поддержать. И это чувство было для Нины внове — всерьез заботиться о ком-то ей еще не доводилось.

Нюшка поела с удовольствием, попила, а потом, прежде чем вернуться к котятам, подошла к Нине и, ласково мурлыкая, потерлась о ее ноги — спасибо, мол, хозяйка. Нина опять, как вчера на крылечке, заревела навзрыд:

— Коленька, милый, я, наверное, тут не смогу, — плакала Нина, не в силах справиться с переполнявшими ее чувствами. — Это, знаешь, как деревенский воздух после Москвы — слишком много кислорода, организм не справляется. Вот и у меня сейчас так — слишком много… — Она даже не знала, как это сказать, боялась, что прозвучит фальшиво или слишком пафосно.

— Чего много-то? Скажи толком, не понимаю, — успокаивал ее Николай, начиная побаиваться, что его скоропалительный выбор пал на слишком уж нервическую особу — плачет без конца, а чего плачет — сама не знает.

— Ой, Коленька! Любви как-то слишком много на меня свалилось — и к тебе, и к Нюшке, и к котятам… У меня такого еще не было никогда.