Любовь как вредное пристрастие (СИ)

Повернувшись, я взглянул в лицо Элеоноры. Расширившиеся глаза смотрели на меня так пристально, с такой болью и злостью, что на миг задушила паника. На скулах тлел гневный румянец. Поджав задрожавшие губы, Нелли резко развернулась и зашагала куда-то в сторону темных крытых площадок, находившихся напротив здания ресторана.

— Егор, как вообще это понимать? Что ты устроил?

Мама. Пробилась ко мне через спешивших рассосаться с места спарринга гостей. Крайне недовольная.

Подождет. Разберусь с ней позже. Принесу тысячу извинений за шок-юбилей. Сейчас главное — Нелли.

Оттолкнув вставшего на пути Данила, я устремился вслед за перешедшей на бег женой. Нагнал ее у автодрома, сейчас темного, запертого на все замки, сквозь деревянные переплеты решетки в полумраке были едва различимы разноцветные бока электрических машинок.

Резко развернувшись ко мне, Нелли выставила руки. Оценил выражение лица, блестевших слезами глаз — феерическая ярость.

— Ни слова, Доронин! — выпалила она. — Я не желаю ни видеть тебя, ни слышать!

В бешенстве стиснул челюсти, а в сердце будто впрыснули инъекцию жгучего перца.

— Ты не желаешь? Это после того, что ты тут вытворяла? — Подскочил к ней, тяжело дыша, практически притиснул к решетке.

Глаза жены округлились, полыхнули злостью:

— Ты очумел? Я вытворяла?

— Он лапал тебя! Поцеловал! А ты разрешала! И это на виду у всех.

Элеонора нарочито закатила глаза, рот скривился в язвительной усмешке.

— О боже! И это мне заявляет человек, расхаживающий с трусами любовницы в кармане.

Разжав кулаки, обхватил тонкие плечи, скрытые мягким кружевом, прижал эту невозможную женщину к решетке.

— Я уже задолбался повторять одно и то же! Как чертов попугай! Я. Не. Изменял. Тебе! — процедил, наклонившись к ее лицу.

— У меня другое мнение! — Ее взгляд заледенел. Она умолкла, будто в каком-то бессилии прикрыла глаза, прикусила задрожавшую нижнюю губу.

— Просто уйди. Уходи и не возвращайся… — Произнесла тихо.

— А хрена с два… — взвился было я, но остановился, глядя в болезненно исказившееся красивое лицо.

— Господи, как подумаю, что скажет твоя мать… Что скажут все эти люди… Будь ты проклят, Доронин! Напасть на Севу… Заявить такое… — Она, всхлипнув, закрыла лицо руками.

У меня все помертвело внутри. Порывисто обняв, я крепко притиснул Нелли к себе, пробормотал в макушку и растерянно, и шутя:

— Поверь, все будут в восторге от праздника. Не на каждом юбилее, знаешь, драки начинаются, собственно, еще до культурной программы и возлияния.

— И ты еще можешь шутить в такой момент… — пробурчала она куда-то в мое плечо.

Я осторожно поглаживал ее затылок, спину, успокаивая и сам успокаиваясь. Накат гнева схлынул, но какое-то задорное раздражение не уходило. Мне хотелось уволочь Элеонору отсюда подальше, привязать где-нибудь к кровати и наказать, и утешить, и объяснить, и оставить ее совершенно невменяемой от страсти. Ко мне. И чтобы никто никогда нам не мешал: ни юбилей, ни остолопы-гости, ни тем более этот сволочной Сева!

Проклятое дерьмо! И зачем я его вспомнил? Тут же внутренности скрутила бешеная потребность стереть со своей женщины его прикосновения, доказать и ей, и всему миру, что она — моя…

Ну я не из тех, кто способен долго сопротивляться сильнейшему соблазну. Поэтому наклонился и осторожно, не торопясь, проверяя, пробуя, коснулся губами мягкой щеки, вдохнул тонкий манящий запах духов, поцеловал еще раз — ближе к приоткрывшимся губам.

Нелли не оттолкнула. Замерла, едва дыша, с готовностью встретила мой жадный рот, откликнулась, на краткий миг задрожав. Ее руки скользнули по груди, обняли за шею — почувствовал пальчики в своих волосах.

Толкнул ее ближе к решетке, чтобы нас совсем скрыла тень от любопытных глаз, и с энтузиазмом принялся с нуля создавать этот вечер. К чертям все, что было вначале, главное — сейчас мы целуемся нежно-нетерпеливо, вжимаясь друг в друга, теряясь друг в друге, ловим губами выдохи, тихие стоны.

Платье на ней красивое: тонкие мягкие кружева, ласкающий тело шелк… Но как же оно раздражает сейчас! Я целовал ее шею, едва справляясь с головокружением от умопомрачительного запаха и тепла ее кожи, от быстроты ее пульса, оглаживал бедра, все выше задирая подол, мечтая, как займемся любовью прямо здесь, и плевать на всё и всех…

— Гош… — Простонав, Нелли попыталась оттолкнуть мою руку, забиравшуюся под подол. — Прекрати…

Прекратил. Ни в чем не могу отказать любимой. Теперь моя ладонь, огладив талию, живот, обхватила грудь, большой палец ласково подразнил упругую плоть. Я ощутил, как через тонкое белье (наверняка кружевное!) затвердел сосок.

Боже, как же сильно хочу ее…

— Егор…

Протест утонул в горячечном поцелуе. Но этот прелестный ротик удалось занять ненадолго, увы. Через минуту Элеонора увернулась, отпрянула, попыталась оттолкнуть меня руками.

— Не надо!

С растрепанной прической и вишневыми припухшими губами, тяжело дышавшая, Элеонора Вишневецкая была чистейшим афродизиаком. До осознания с трудом дошли это «Не надо», ситуация в целом, а также то, что весьма болезненное «хочу» придется отложить.