Любовь колдуна

Сразу после того как Марианна начала работать в Кремле, она разъехалась с отцом и получила ордер на собственное жилье: это была двухкомнатная квартира на Рождественском бульваре, в доме номер 19 – в том самом бывшем доходном доме Колесова, где еще до революции был пущен чуть ли не первый в Москве электрический пассажирский лифт. И это в годы повсеместного уплотнения жилья и возникновения коммуналок, жизнь в которых порою доводила людей до преступлений. Да вот совсем недавно Ромашов читал в газете о каком-то вопиющем случае, когда один человек не вынес, что соседская семья должна постоянно ходить через его проходную комнату, и забил их дверь, вынудив их лазить через окно – благо это происходило на первом этаже!

От таких кошмаров Марианна была избавлена. К тому же получить отдельную квартиру на бульварах – это многое значило!

Ромашов помнил, что у Артемьева тогда от злости на дочь даже обострилась язва, нажитая в ссылке. Уж он-то к получению этой роскоши был никак не причастен!

Жилье свое Марианна обставляла тем, что покупала на Смоленском рынке или на аукционах в Петровском пассаже, а там можно было приобрести по дешевке, например, мебель в стиле ампир из дворца Юсуповых (в свое время за нее было заплачено десять тысяч рублей золотом!), хорасанские ковры, фламандские гобелены, елизаветинский фарфор, цветной бахметьевский хрусталь и многое-многое другое.

У Марианны частенько собиралась московская богема, почти все – «занюханные», то есть кокаинисты, – с маниакально расширенными зрачками и впалыми ноздрями. Хозяйка тоже была кокаинистка, и ходили сплетни, будто однажды у нее на службе сделался ужасный припадок: она чуть не рехнулась от страшного зуда: ей казалось, что по телу шныряют крысы и змеи, подползают к горлу, вгрызаются в кожу… Это была довольно обычная для кокаинистов галлюцинация.

Ромашов, зная, какой строгостью отличался Артемьев, только диву давался, как он терпит подобное поведение дочери и образ ее жизни! Впрочем, у нее всегда находились покровители среди тех, кому ее отец был вынужден подчиняться, и поговаривали, что даже сам Троцкий не остался к ней равнодушен. Правда, Марианна была штучкой весьма опасной и какого угодно партийца могла скомпрометировать. Вечно шлялась по кабакам с новыми и новыми поклонниками, меняя военруков и краскомов[29] на оборотистых нэпманов.

Одно время Марианна занялась торговлей «николаевками». Этим промышляли многие «бывшие»: ведь еще в начале 20-х годов тысяча «николаевских» рублей на черном рынке стоила двадцать четыре тысячи советских! Впрочем, ВЧК быстро это прекратила, давая таким торговцам в лучшем случае по десять – пятнадцать лет лагерей, а в худшем просто ставя к стенке.

Марианна ловко избежала и «лучшего», и «худшего», однако пристрастилась к торговле антиквариатом и картинами. На аукционах в Петровском пассаже картины Поленова, Сурикова, Сомова, Айвазовского шли с молотка по дешевке, от одного до двадцати пяти рублей, а иногда их просто списывали как работы неизвестных художников, не нашедшие спроса. Кое-кто хвастался, что среди «неизвестных» художников видел Дюрера и Рафаэля.

Марианна свела знакомства с аукционистами и помогала перепродавать списанные картины своим приятелям из числа советской «аристократии» и «буржуазии». Тяга этих представителей новой жизни к осколкам жизни старой была совершенно поразительна!

Единственное, что мог сделать Артемьев, который был в самом деле честен, – это добиться увольнения дочери из секретариата Кремля. У него бы не дрогнула рука отправить ее в тюремную камеру, однако он такие вопросы не решал, а тот, кто решал, видимо, не обладал принципиальностью Виктора Степановича или был слишком очарован Марианной.

Так она и влачила свое отнюдь не жалкое, а безбедное и веселое существование, проживая то, что было заработано спекуляциями, меняя любовников, оставаясь все такой же ослепительно прекрасной, даром что уже перешагнула за сорок.

Ромашов знал, что Лиза одно время здорово ревновала к Марианне Грозу, однако тот был со своей принципиальностью вполне под стать Артемьеву и относился к легкомысленной красавице с холодным презрением.

Только подойдя к дому Марианны, Ромашов вспомнил, что не знает номера ее квартиры. Впрочем, он надеялся на соседей, которым, конечно, известно, где обитает столь экзотическое существо, как Марианна Викторовна.

Он свернул во двор: чистый, аккуратный, с песочницами, огороженными клумбами и кустами набухшей сирени, – и увидел под этой сиренью двух женщин, постарше и помоложе, плохо одетых, похожих на неряшливых домработниц, которые с огромным жаром о чем-то судачили.

– Я так и думала, что до добра это не доведет! – говорила та, что постарше.

– Все так думали, Валентина Ивановна! – соглашалась вторая.

– Здравствуйте, гражданки, – постарался Ромашов улыбнуться своим узким, напряженным ртом, которому улыбки, а тем более смех давались с большим трудом.

Женщины окинули его беглыми взглядами, сочли недостойным какого-то ни было внимания и продолжили разговор:

– Больно много она хотела, вот что я тебе скажу, Надюша!