Любовь, Конец Света и глупости всякие

— Как пропал, один?

— Нет, вместе с Гришей.

— Лечу!

«На метле?» — не успела пошутить Ди. — Варвара уже бросила трубку. Выбежала из квартиры. Первой мыслью было быстрее поймать такси.

Пробраться на машине в центр города, где жила Ди, и в обычный-то день в Москве дело нешуточное, ну а уж если какие-то массовые мероприятия проходят, можно весь день просидеть в пробке. Но по городу Варвара обычно ездила на метро и таких жутких пробок вовсе не ожидала, хотя о причине «мероприятия» знала лучше, чем кто-либо еще.

— Высадите меня здесь, пожалуйста, — обратилась она к таксисту возле Пушкинской площади, — я попробую добраться другим способом.

Автомобили выстраивались вдоль дороги, телеоператоры тянули провода, размахивали камерами. Им приходилось снимать в буквальном смысле «с нуля» — колонна гномов с высоты человеческого роста выглядела нелепо, как стая мигрирующих жуков, лиц не было видно. Над площадью мат стоял перемат.

Русский мат — это древнее колдовство, чародейские заклинания, так что помогает он в трудных случаях не просто так, а магическим путем, причем действительно помогает, если произносить его с достаточным чувством.

Но матерились не только телевизионщики: первыми начали гномы. Сначала они лишь кривлялись под безобидное гиканье, а потом часть людей (причем не только блондинки), что приняла гномов за игрушки, стала хватать их, да не без разбору, а тех, что посимпатичнее.

— Девушки! Господа! Товарищи! — послышался в стороне зычный голос. — Ну что вы, в детстве в куклы не наигрались, что ли?

В центр толпы протискивался солидного вида господин в деловом костюме, в протянутой правой руке сжимал квадратик удостоверения с печатью и фотографией.

— Я из московской мэрии, — старался он выкрикивать громче, но никто перед ним не расступался. — Сейчас здесь наведут порядок, пожалуйста, положите игрушки и расходитесь отсюда! Товарищи, господа! Девушки, расходитесь!

Расходиться никто и не думал. Господин из мэрии осмотрелся по сторонам, наклонился и подхватил за пояс одну из «кукол».

— Пошел на хунь, мэр! — пропищала «кукла», покрутив пальцем у виска.

— Ой, бл… — заорал «мэр», конец его фразы утонул в многоголосых воплях.

«В толпе раздавались агрессивные реплики», — так потом написали в газетах.

Господин из мэрии крестился левой рукой, повторяя вместо молитвы: «Чур, меня! Чур, меня, чур…» — и дул на распухший и посиневший палец на правой. Гномы больно кусали всех, кто смел их хватать; всунув язык меж губами, фыркали и плевались, выкрикивали нецензурные оскорбления; отдельным гражданам демонстрировали свой средний палец, а кому-то и задницу, предварительно сняв штаны[161]. Что оставалось зрителям, осознавшим, что перед ними совсем даже не игрушки и не какие-то там цветы?

Господин из мэрии выкинул удостоверение, расслабил галстук, ботинки скинул и сел на газон, крича:

— Да здравствуют гномы! Свободу нашим меньшим братьям! Товарищи гномы! Давайте выпьем на брудершафт!

Люди пьющие (не только те, что из мэрии), то есть всякий, кто потреблял алкоголь — как в больших, так и в малых дозах, — решили, возможно, что допились уже до белой горячки и теперь видят перед собой ярких, пляшущих, мелких чертей. Кто водой обливался, пытаясь избавиться от «наваждения», кто ногами дерзко свой «глюк» топтал и топтал и топтал… Кто-то внушал себе, что на асфальте «нет чертей, это всё померещилось», и продвигался вперед, растопырив руки и зажмурив глаза.

— А я знал, что вы существуете! — «мэр» на газоне игриво махал в воздухе укушенным пальцем, а затем запел: — Харя кришне, харя Гриша...

Люди верующие падали ниц или, отмахиваясь от «бесов» одной рукой, другой с пылом крестили воздух. По бордюру босыми ногами вышагивал панк с ирокезом, размахивая штанами, словно хоругвью, и распевая громко: «Боже, Царя храни!» Шокированные и завороженные происходившим у них под ногами, все они не заметили, как над площадью пролетела ведьма с развевающимися волосами, но одетая и без метлы.

***

— Это безумие! — плакала Ди. — В моей жизни и без того уже столько странностей произошло, но такое! — показывая рукой на зеркало, она ловила свое отражение, невольно сравнивая его с Варвариным. Варвара казалась ей чуть более симпатичной, чем в тот самый первый раз, когда они познакомились. Она похудела, в чем-то похорошела, пожалуй, но красавицей не назовешь все равно; вот сама Ди — другое дело: даже морщины на лбу, которые вдруг появились от беспокойства за сына, не портили ее безупречную внешность.