Любовь, Конец Света и глупости всякие

В половине одиннадцатого он обычно съедал сэндвич с беконом, запивая «Серым графом»[2] с молоком, и приходил в приятное расположение духа. Но сегодня все шло наперекосяк с пяти утра. Во-первых, пришлось подняться до зари. Затем — включить компьютер, проверить расписание самолетов: вдруг задержится рейс, зачем тогда в аэропорт рано тащиться? Да еще требовалось выяснить, как добраться от Строгино до Шереметьево. Найти безопасный и недорогой маршрут было проблематично, хоть Робин и знал две самые нужные фразы: «С-пасьиба» и «Сколька деньег?»

Такси отпадало. Даже москвичи не доверяли таксистам в своем городе, что уж говорить о заезжем англичанине Робине: обдурят мошенники, как липку обдерут! Тем более в такое неподходящее время суток — только его жена могла столь легкомысленно выбрать самый идиотский рейс.

А ведь порывалась вместе с ним лететь еще в октябре, потому что ее брат тут, видите ли, слег в больницу. Робин едва ее отговорил: сам-то он в командировку ехал, ну а ей разве что отпуск брать внеочередной — не оплатили бы. И хоть послушалась она его, осталась в Англии — названивала каждый день потом. В больнице с ней по телефону, похоже, не говорил никто; а он-то, Робин, — справочное бюро для больных, что ли? Своих забот хватает. И без того пришлось потратить время, чтобы «ту самую» родственницу найти — то ли была брату бывшей благоверной, то ли вообще седьмой водой на киселе.

«Та родственница», к счастью, умела изъясняться по-английски. Не так чтобы уж слишком хорошо — с акцентом, ну да что с них возьмешь тут, Москва — ведь это даже не Мумбаи. Она и сообщила Робину, что брат тяжел, на ладан дышит, но из больницы выписали домой. Жена едва узнала, чуть не рехнулась: «Завтра вылетаю!» — заорала в телефон.

И вроде снова убедил, что вылетать не стоит: срок паспорта ее почти истек, да ведь могла и просто не успеть — брату остались считанные дни, хотя об этом тактичный Робин ей не говорил. Ну какой был смысл приезжать? Брата, если что, похоронить и без нее смогут, конечно. Вон мать свою летала ж хоронить — и что? Только довела себя потом почти до анорексии. Именно что вроде убедил… Если б не та взбалмошная родственница (чтоб ей неладно было!), которая, выходит, уломала ее в Москву лететь, все было бы хорошо! Жена сидела бы в Англии, а Робин в это время ел бы сэндвич, запивая чаем «Серый граф». Какие бестолковые создания женщины, здравого смысла нет у них в мозгах.

Ладно, черт с ней, как-никак не виделись шесть недель, наверняка соскучилась по мужу. Да и ему уж надоел полухолостяцкий стиль. К офисной группе, что в конце недели сбегала раньше времени в пивбар, Робин не примыкал, друзей в Москве у него не было. Администраторши, девушки молодые, за которыми вечно тащился целый хвост его коллег-мужчин, Робина лишь раздражали. «Смазливы, как амазонки, тупы как пробки. А сколько косметики на них — это ведь ужас! Тут в накладных ресницах запутаешься, да еще небось губы накрасят, а задницу не подти...» — Робин старательно пресекал такие мысли, точь-в-точь как у отца, отставного майора королевской гвардии, который всю свою жизнь презирал женщин с яркой помадой.

В шесть утра заспанный голос англоговорящей секретарши ответил на его звонок и сообщил о недорогих автобусах в аэропорт. Когда он прибыл в терминал, волнение его все же охватило, правда, не больше чем на пять минут: едва жену увидел, радость словно ветром сдуло. Она, похоже, провела без сна ночь, выглядела жутко, страшней вампира, который не спал целый день: лицо под цвет плаща — зеленое, пунцовые, воспаленные веки, под глазами синие круги... Какая уж тут радость, Робин даже не нашел, что ей сказать. Молча подхватил багаж, чмокнул в щеку и зашагал к автобусу, словно король впереди консорта.

Она тоже молчала. Шагала за ним быстро и покорно. Так всю дорогу от аэропорта до съемной квартиры в Строгино и не перекинулись ни словом.

— Чаю хочешь? — нарушил наконец молчание Робин, когда медленным и неосмысленным движением, словно зомби, жена повесила на крючок зеленый плащ. «Тоже мне, москвичка! — усмехнулся он про себя. — На дворе декабрь, а она приперлась в плаще и легоньких ботинках».

— Нет.

Она поежилась, села на табурет, обхватила себя руками, скулы сжала так, что виски стали пульсировать ожесточенно, и начала раскачиваться вперед-назад, словно китайский болванчик.

— Позвони брату и скажи, что ты приехала.

Из-под воспаленных век метнулся беглый взгляд:

— Так он... жив?..

— Что за глупый вопрос? Ты думаешь, я не сказал бы тебе, если б он уже умер?

Жена вскочила с табурета, схватила плащ и как ошпаренная выбежала из квартиры. Еле догнал ее на перекрестке, пока она такси ловила.

— Хоть бы чаю попила, зачем так спешить?