Любовь Ксении Дмитриевны

– Навовсе! С вещами! – резко прокричала маленьким ротиком Липочка, едва поспевающая за братом, с такой оголтелой рожицей, точно у них в доме в отсутствие родителей стряслось великое несчастие.

И детишки, словно отважные гонцы, доставившие на поле сражения важные вести, отпрянули от своих ошарашенных родителей так же стремительно, как и подлетели к ним.

– Простите, – обратилась Марья Степановна к гостье, и в голосе ее послышалась растерянность. – Пока наши с дороги переоденутся, умоются, вы посидите тут, а я пойду в кухню хлопотать насчет обеда. Пообедаете с нами.

Ксения Дмитриевна, оставшись на террасе одна, не заметила, как начала думать…

…Вот она сейчас сидит у черного крыльца своих старых московских друзей и с волнением ждет: позовут они ее обе дать или не позовут? Может статься, что и не позовут…

– Это что за дама к нам там приехала? – едва переступив порог дома, спросил у своей тещи Валерьян Валерьянович, замученный службой, семейными неурядицами, ежедневной ездой на железной дороге, сутулый, худосочный интеллигент, с небритого лица которого никогда не сходило выражение чело века, только что исхлестанного кнутами.

– Это Беляева Ксения Дмитриевна, – тихо, озираясь, про говорила Марья Степановна и двумя тряпками выхватила из горячей духовки синюю полуведерную кастрюлю с супом.

– Она к нам надолго? – снимал возле умывальника пиджак Валерьян Валерьянович, закатывая рукава сорочки.

– Нет, ненадолго, – хлопотала с обедом Марья Степановна. – Только одну эту ночь переночует.

Валерьян Валерьянович нагнулся перед умывальником, нацедил в обе пригоршни воды, с фырканьем окатил ею запыленное лицо.

– Знаем мы эту "одну ночь"! – покривил он вбок мокрое недовольное лицо. – Это только так говорится, что на одну ночь, – намыливал он щетинистое лицо. – А делается совсем иначе. Этим людям важно только влезть в дом, только ступить туда хоть одной ногой. А потом их оттуда родильными щипцами не вытащишь.

– Валерьян! – взмолилась теща. – Не говорите так о ней, не говорите! Она так несчастна!

– А мы счастливы? – истерически взревел, весь в мыле, Валерьян Валерьянович. – Вчера почти что со скандалом вы проводил из дома на станцию одного такого московского кочевника: обманным образом забрался в дом и не желает уходить! Вцепился в чужой дом, как клещ! Пришлось почти что силу употребить и еще взять на свой счет железнодорожный билет до Москвы.

Валерьян Валерьянович стоял и вытирал полотенцем лицо, шею, уши.

– И нам же оскорбления посылал из вагона, когда тронулся поезд! – возмущался он. – "Окопавшиеся интеллигенты!", "недорезанные буржуи!" И это за нашу же хлеб-соль, за то, что мы три дня его кормили, поили, делились с ним подушками, рискуя от него заразиться! То было вчера, а сегодня, пожалуйте-с, уже является другая! Вчера мужчина, сегодня дама. Вчера безработный, сегодня разведенная. А завтра еще кого прикажете ожидать? Ты безработный? Ну и иди на биржу труда. Ты развелась с мужем? Ну и разводись, черт с тобой, мне не жалко, только при чем же мы тут, зачем ты насильственным образом ввергаешься в наш дом?!

– А если ей негде жить? – бросала на ходу свои замечания Марья Степановна, таскавшая из кухни в столовую пищу, посуду…

– А мне какое дело? – перед выходом в столовую на девал пиджак Валерьян Валерьянович. – Значит, по-вашему, у кого нет в Москве "жилой площади", тот может преспокойно залезать мне на шею? К черту! Не желаю! Вот не выйду туда обедать, подавайте мне здесь!

Валерьян Валерьянович взмахнул руками и бомбой вылетел из кухни.

Минуту спустя все мирно сидели в столовой за общим столом и обедали.

Неразговорчивость хозяев во время еды, их холодные, как каменные маски, лица и наконец слишком откровенное поведение детей, таращивших удивленно-вопросительные глаза на непрошеную гостью, – все это красноречивее всяких слов говорило Ксении Дмитриевне, что ей в этом доме так же не рады, как везде.

Куда ей деваться? Где искать внимания, участия?

Почему же, на каком основании она всегда была о людях лучшего мнения?

И в знак протеста против черствого отношения к себе хозяев она старалась за обедом как можно меньше есть.

– Ксения Дмитриевна, вам подложить еще? – спрашивали у нее хозяйки, то старая, то молодая.

– Нет, благодарю вас, не хочется, – демонстративно отвечала она, расстроенная, готовая расплакаться от голода, от унижения.

– Вы, может быть, стесняетесь? – допытывалась Марья Степановна, учуявшая в поведении гостьи что-то неладное. – Вы, может быть, думаете, что у нас супу не хватит? Супу-то хватит. Жидкого наварили много. А вот второго – не знаю…

– Нет. Очень вам благодарна, Марья Степановна. Я уже сыта. И от второго заранее отказываюсь.

– Ну-ну, это мы посмотрим. Может быть, там еще и хватит…

Когда ели второе, Ксения Дмитриевна, чтобы не молчать, рассказала о своей неожиданной встрече с Гашей.

– …Живет своей квартирой. Видно, ни в чем не нуждается. Замужем. И он и она зарабатывают. Очень упрашивала меня поселиться у нее…