Любовь Лафайета

Всю дорогу до лагеря в Уайтмарше Лафайет обдумывал этот план. Если бы его удалось осуществить, это было бы грандиозно! Но разве сможет он сдвинуть такую гору своими жалкими силами? События последних месяцев отрезвили его. Сейчас ему даже стыдно вспомнить, как глуп он был, воображая себя в мечтах эпическим героем, этаким Роландом, трубящим в свой рог. Он не рыцарь Байярд, способный выстоять в одиночку против двух сотен врагов, он просто неопытный юнец, исполненный великодушных порывов, но способный наделать глупостей и тем навредить общему делу, желая ему споспешествовать. Французское правительство уже помогало колонистам, а он неосторожно привлёк внимание англичан к своей особе, поставив своего короля в ложное положение. А что, если и экспедиция в Ост-Индию уже планируется в Версале? Он должен непременно посоветоваться с умными и опытными людьми. С Генри Лоуренсом, например. И написать в Версаль — Верженну и Морепа, а ещё губернатору Мартиники. Чёрт возьми, заманчиво всё-таки. Он мог бы на пару месяцев приехать на острова, оснастить корабли на свои деньги, а потом обрушиться на английские владения: сжечь посёлки, увезти негров… И всё это под американским флагом и от собственного имени, Франция ни при чём. Проклятье, снова нога разболелась…

Вашингтон обрадовался его приезду. Конечно, это выразилось в простом кивке головой и обычных вопросах о самочувствии, но Жильбер уже достаточно хорошо знал главнокомандующего и мог отличить ледяную вежливость от тёплого участия. В ставке его поместили на первом этаже, чтобы не нужно было лишний раз ковылять по лестнице.

Британцы укрепляли Филадельфию, строя редуты вдоль Скулкилла и Делавэра. Лазутчики сообщали, что поредевшие ряды англичан пополнили собой лоялисты, выставившие по батальону от Пенсильвании и Мэриленда; ирландские католики из окрестностей бывшей столицы тоже записывались волонтёрами. Обыватели всегда принимают сторону сильного; неужели они не слышали про разгром Бургойна под Саратогой? Или не придали этому значения: вместо разбитой армии британцы пришлют свежую. В газетах писали, что скоро конфедератам придётся сражаться с русскими; правда, потом стали возвещать прибытие ганноверцев. Вашингтон же пообещал прощение всем дезертирам, если они вернутся до конца года. Гамильтон сумел привести с севера только две бригады, зато одна из них состояла из метких стрелков, усвоивших индейские методы войны. При этом иностранцам по-прежнему отказывали в приёме на службу и продвижении по ней. Один немец громко возмущался тем, что напрасно теряет здесь время. Узнав, что он покинул Европу в августе, Лафайет бросился его расспрашивать, и снова зря: глупый немец говорил о политике и министрах, перемыл косточки всем европейским дворам, но не знал ни одного из полусотни человек, перечисленных безутешным маркизом… Только Дюпортайль находился при деле: руководил сооружением редутов, укреплений, засек. Понемногу кольцо вокруг Филадельфии смыкалось; припасы туда теперь можно было доставить лишь водным путём — на плоскодонках, и то ночью, тишком, чтобы не попасть под огонь из форта Миф-финна на острове Мадден посреди Делавэра. Артиллерией там командовал француз Модюи-Дюплесси, а оборону крепил инженер де Флёри. Напротив форта Миффлина, уже в Нью-Джерси, стоял форт Ред-Бэнк, а мелководье между ними перегородили рогатками. Говорили, что только вусмерть пьяные лодочники отваживались на столь опасный переход. Американцы подбадривали друг друга рассказами о том, что англичане в Филадельфии скоро начнут есть кошек и крыс, тогда как в Уайтмарше котлы всегда полны. Однако для зимовки ничего не было готово: ни тёплой одежды, ни одеял; да что там — Вашингтон пообещал награду в десять долларов тому, кто придумает, как шить какую-никакую обувь из сырых кож, нельзя же ходить босыми по снегу.

Октябрь догорал, оголяя леса к зиме; по утрам трава была припорошена инеем, а лужицы затянуты хрупким льдом; солдаты грелись у костров. Приехал исхудавший, осунувшийся Вальфор; Лафайет вновь почувствовал угрызения совести, ведь это он завлёк его сюда. Из осторожности они решили, что Вальфор отправится во Францию не пакетботом, а на тридцатипятипушечном фрегате; если англичане всё-таки возьмут корабль на абордаж, все письма надо уничтожить. Послания к Верженну и Морепа были уже готовы; Жильбер взялся за новое письмо к Адриенне.

"У меня нет иного средства, сердце моё, как писать и снова писать, не надеясь, что мои письма дойдут до Вас, и искать утешение в удовольствии рассказывать Вам о смертной муке от того, что я не получаю ни слова из Франции. Невыразимая тревога разрывает моё сердце. Жалеете ли Вы меня, по крайней мере, понимаете ли, как я страдаю? Если бы я только знал, что Вы делаете, где находитесь! Я узнаю это слишком поздно, но хотя бы не буду оторван от Вас так, будто я умер".